Смерть хотя и глупа, но очень настырна.
Женщины, которых я знал, они были вроде вот этого стакана воды. А ты — океан.
Смерть хотя и глупа, но очень настырна.
Если что-то, чем мы дорожим, повреждается, мы не можем отвести взгляд от этой трещины или вмятины. Первая глубокая царапина на корпусе новой машины, первая явная ложь нового любовника, отверстие в мозаичном панно на месте плитки. Мы всегда знали, что это неизбежно, но втайне верили, что сможем избежать такого несчастья, уклониться от удара, обмануть судьбу. Иногда последствия удается смягчить, но что бы ни подверглось разрушительному воздействию – вещь, отношение, чувство, – оно уже никогда не будет прежним. Никогда.
Ты всю жизнь перемещаешь кусочки мозаики вверх и вниз, вправо и влево, пытаясь исправить общий вид картины. И порой это удается, все выглядит безупречно. Но лишь на недолгое время. Становишься старше, что то в жизни меняется, и вот настает срок опять исправить рисунок.
Любовь, как это ни печально, является одним из мощнейших рычагов, при помощи которого можно управлять многими, она овладевает душой человека с такой же легкостью, как мысль о неизбежной смерти, и столь же сильно эту душу смущает.
Быть может, слезы – неизбежный спутник настоящей любви? Многие плачут не только от горя, но и от радости.
Быть может, слезы – неизбежный спутник настоящей любви? Многие плачут не только от горя, но и от радости.
С тех пор я видел мертвые глаза более тридцати жертв — мужчин и женщин — и всегда видел в них одно и то же: все смотрели умоляюще, казалось, их насильно лишили того, с чем они не готовы были расстаться. Казалось, они умоляли, чтобы это им вернули. Казалось, они молча взывали:
— Пожалуйста, верните меня, я еще не готов!
Ещё далёко асфоде́лей
Прозрачно-серая весна.
Пока ещё на самом деле
Шуршит песок, кипит волна.
Но здесь душа моя вступает,
Как Персефона, в легкий круг,
И в царстве мёртвых не бывает
Прелестных загорелых рук.