Кровь — железу, крылья — рукам
Сердцу — хмель и горечь — губам...
Кровь — железу, крылья — рукам
Сердцу — хмель и горечь — губам...
Моя верность хранится там, где пляшут зарницы,
Как бы ты ни стремился — не достанешь рукой.
Ты разлейся в смерть кипящей смолой,
Разлетись сотней пепла лепестков
В руки мне упади звездой — ты мой, теперь ты мой вовеки веков! Вовеки веков! Вовеки веков! Ты мой...
И там, за границами наших ловушек людских,
Мы с вами заглушим мотор и повиснем в пространстве,
И слышите? Шум голосов отддалился и стих,
А мы начинаем с абзаца главу наших странствий.
Я не стою, поверь, чтоб ты слезы лила обо мне,
Чтоб ты шла по следам моей крови во тьме — по бруснике во мхе,
До ворот, за которыми холод и мгла, — ты не знаешь, там холод и мгла.
Если что-то может быть свободным, оно должно быть свободным. Если может думать, должно думать, если может чувствовать, должно чувствовать.
Ни одно живое существо, которое умеет думать, умеет чувствовать, умеет понимать, что происходит с ним и вокруг него, не должно становиться рабом.
Увы! Почему человек так гордится чувствами, возвышающими его над животными? Они лишь умножают число наших нужд. Если бы наши чувства ограничивались голодом, жаждой и похотью, мы были бы почти свободны...
Она была силой, определяющей его бытие, и хотя она относилась к нему с презрением, постоянно отталкивала и отвергала его, он останется с ней, потому что рядом с ней он чувствовал, как кровь струится по его жилам, как он растет, он чувствовал себя свободным, сознавал свою ограниченность и понимал, сколько она может дать ему, как понимал, почему она топчет его и беспрестанно уничтожает.