– Ведь нас же ничто здесь не держит.
– Ничто, – ровным голосом повторил он, – ничто, кроме чести.
– Ведь нас же ничто здесь не держит.
– Ничто, – ровным голосом повторил он, – ничто, кроме чести.
Но моё сердце всегда принадлежало вам, вы же это знаете. Вы можете терзать его, рвать на части.
Я не должна рыдать, я не должна просить. Я не должна делать ничего такого, что может вызвать его презрение. Он должен меня уважать, даже если больше не любит меня.
Мой внутренний мирок рухнул, в него ворвались люди, чьих взглядов я не разделял, чьи поступки были мне столь же чужды, как поступки готтентотов. Они грязными башмаками прошлись по моему миру, и не осталось ни единого уголка, где я мог бы укрыться, когда мне становилось невыносимо тяжело.
У вас необыкновенно отвратительное свойство издеваться над благопристойностью, превращая её в непроходимую глупость.
Нет, не желаю я ехать к нему просительницей. Я поеду как королева, раздающая милости.
Вы не можете меня понять, потому что не знаете страха. У вас сердце льва, вы начисто лишены воображения, и я вам завидую. Вас не страшит встреча с действительностью, и вы не станете бежать от нее, как я.
Это беда всех женщин-северянок. Они были бы обольстительны, если бы постоянно не говорили, что умеют постоять за себя, мерси. И ведь в большинстве случаев они говорят правду, спаси их господи и помилуй. И конечно, мужчины оставляют их в покое.
Хорошо, когда рядом мужчина, когда можно прижаться к нему, почувствовать крепость его плеча и знать, что между нею и безмолвным ужасом, наползающим из мрака, есть он. Даже если он молчит и лишь неотрывно смотрит вперёд.