Время расплавилось, растянулось и изогнулось.
Как почти все на свете, эта история началась с песни. ... Их спели.
Время расплавилось, растянулось и изогнулось.
Как почти все на свете, эта история началась с песни. ... Их спели.
Он опаздывал потому, что ему страшно нравился двадцатый век. Он был намного лучше века семнадцатого, и неизмеримо лучше четырнадцатого. Чем хорошо Время, любил говорить Кроули, так это тем, что оно медленно, но неуклонно уносит его все дальше и дальше от четырнадцатого века, самого наискучнейшего столетия во всей истории Божьего, извините за выражение, мира.
Людей всегда тянуло к великим историям, уводящим в мечту. Так они наделяли свой мир смыслом.
Есть реальность, а есть реальность, и какие-то вещи оказываются реальнее других.
Существует, кажется, тысяча почтенных способов умереть. К примеру, можно спрыгнуть с моста в речку, чтобы спасти тонущего ребенка, или напичкать себя свинцом, в одиночку штурмуя бандитское гнездо. Не придерешься.
По правде говоря, есть и менее почтенные способы, но вполне сносные. Спонтанное самовозгорание, к примеру: рискованно с медицинской точки зрения и маловероятно с научной, но это не мешает человеку развеяться, как дым, не оставив после себя ничего, кроме обугленной руки, сжимающей недокуренную сигарету.
Самое главное в песнях — то, что они совсем как истории: ни черта не стоят, если их никто не слушает.
Люди отвечают на истории.
Они рассказывают их самим себе.
Истории разлетаются, и когда их рассказывают, меняют рассказчиков.
Говорят, что гости — как рыба. И то и другое через три дня воняет.
C песней можно делать многое. Не только создавать миры и воскрешать сущее.
Миссис Хигглер шмыгнула носом.
— Беда с вами, молодежью, — сказала она. — Вы думаете, будто всё знаете, а сами только вчера на свет родились. Да я за свою жизнь забыла больше, чем ты когда-либо знал.