Людей всегда тянуло к великим историям, уводящим в мечту. Так они наделяли свой мир смыслом.
Самое главное в песнях — то, что они совсем как истории: ни черта не стоят, если их никто не слушает.
Людей всегда тянуло к великим историям, уводящим в мечту. Так они наделяли свой мир смыслом.
Самое главное в песнях — то, что они совсем как истории: ни черта не стоят, если их никто не слушает.
Люди отвечают на истории.
Они рассказывают их самим себе.
Истории разлетаются, и когда их рассказывают, меняют рассказчиков.
В конце концов, в мире столько хрупких вещей. Люди ломаются так легко. Так же легко, как умирают мечты и разбиваются сердца.
У нас тяжелое сердце. Печаль покрыла нас, как пыльца в сезон сенной лихорадки. Тьма — наш удел, а несчастье — единственный попутчик.
Если тебя, Толстый Чарли, спросят, хочешь ли ты дожить до ста четырёх лет, скажи «нет». Всё болит. Всё. У меня болит в тех местах, которые наука даже ещё не открыла.
Даже если ваша курица обыкновенно несёт золотые яйца, она рано или поздно всё равно попадёт на сковородку.
Дейзи посмотрела на него с таким выражением, с каким Иисус мог бы посмотреть на человека, который только что сообщил, что у него, кажется, аллергия на хлеб и рыбу, и попросил по-быстрому приготовить ему салат с курицей: в этом взгляде были жалость и почти бесконечное сострадание.
Несколько минут длилось «ты повесь трубку» — «нет, ты повесь трубку», — что составило бы честь парочке пятнадцатилетних жертв гормональной интоксикации, и наконец трубку повесили.