Фредерик Бегбедер. Французский роман

... сюжет для романа не более чем предлог, канва, главное — человек, стоящий за текстом, личность, которая ведет рассказ. До сих пор я так и не нашел лучшего определения для литературы, чем возможность услышать человеческий голос. Изложение истории — не цель, и персонажи просто помогают выслушать кого-то другого, кто может оказаться моим братом, моим ближним, моим другом, моим предком, моим двойником.

0.00

Другие цитаты по теме

Постучи писателя по голове — не произойдет ничего. Но попробуй его запереть — и он обретет память.

Установлено, что Погоня за Мимолетным Удовольствием снижает продолжительность жизни писателя. Жак Ваше скончался в 23 года от передозировки опиума; Жан де Тинан — в 24 от ревматизма, усугубленного употреблением поддельного алкоголя; Георг Тракль — в 27 от передозировки кокаина; Эрве Гибер — в 36 от СПИДа; Роже Нимье — в 36, попав в автокатастрофу на своем «астон-мартине», Борис Виан — в 39 от последствий разгульной жизни, подточившей его сердце; Гийом Дюстан — в 40 от медикаментозной интоксикации; Ги де Мопассан — в 43 от сифилиса; Скотт Фицджеральд — в 44 от алкоголизма; Шарль Бодлер — в 46 от сифилиса; Альфред де Мюссе — в 46 от алкоголизма; Альбер Камю — в 46, разбившись в автомобиле «фасель-вега»; Джек Керуак — в 47 от цирроза печени; Малкольм Лаури — в 47 от передозировки снотворных; Фредерик Берте — в 49 от алкоголизма; Жан Лоррен — в 50 от перитонита, вызванного злоупотреблением эфиром; Ганс Фаллада — в 53 от передозировки морфина; Поль-Жан Туле — в 53 от передозировки лауданума… Могу ли я, Господи, надеяться, что меня, не обладающего талантом моих учителей, не настигнет преждевременная кончина? С тех пор как у меня самого появился ребенок, я больше не мечтаю умереть молодым.

Карьера писателя:

В 30 лет ты «блестящий».

В 40 лет ты «талантливый».

В 50 лет ты «гениальный».

В 60 лет ты «б. у.».

В 70 лет про тебя говорят: «А что, он еще жив?»

Литература часто помнит то, о чем сами мы забыли; писать — значит читать в себе.

— Писатель тоже имеет право на хандру, — сказал я.

— Если пишет детские книги — то не имеет! — сурово ответила Светлана. — Детские книги должны быть добрыми. А иначе — это как тракторист, который криво вспашет поле и скажет: «Да у меня хандра, мне было интереснее ездить кругами». Или врач, который пропишет больному слабительного со снотворным и объяснит: «Настроение плохое, решил развлечься».

С детства мне казалось, что в писательском ремесле есть нечто высокое и таинственное; что люди, которым дан этот талант — создавать собственные миры, — равны богам или чародеям. Мне виделось что-то волшебное в людях, которые могут проникнуть в чужие мысли и чужую душу, заставляют нас забывать о собственной жизни, вылезти из своей оболочки, переносят в неведомые дали, а затем возвращают обратно. И знаете что? Я до сих пор так думаю.

Если самые красивые в мире девчонки принадлежат к неблагополучному социальному слою, значит, сам Господь Бог решил восстановить на земле хотя бы подобие справедливости.

Шедевры не терпят поклонения, им нравится жить – иными словами, они хотят, чтобы их читали и зачитывали до дыр, обсуждали и осуждали; в глубине души я убежден, что шедевры страдают комплексом превосходства (давно пора опровергнуть злую остроту Хемингуэя: «Шедевр – это книга, о которой все говорят и которую никто не читал»).

А увлекают меня такие книжки, что как их дочитаешь до конца — так сразу подумаешь: хорошо бы, если бы этот писатель стал твоим лучшим другом и чтоб с ним можно было поговорить по телефону, когда захочется.