Не пытки меня сломали. Не промывка мозгов. А время, Букер... Время губит всё, Букер. Даже надежду.
Март постучался украдкою в двери,
Сердце чего-то с надеждою ждёт...
Хочется снова открыться, поверить...
Но время не лечит, а просто идёт.
Не пытки меня сломали. Не промывка мозгов. А время, Букер... Время губит всё, Букер. Даже надежду.
Март постучался украдкою в двери,
Сердце чего-то с надеждою ждёт...
Хочется снова открыться, поверить...
Но время не лечит, а просто идёт.
Ведь если мы лишимся надежды, что нам останется?
Я думал, друзей теряют в ссорах, а они просто растворяются во времени.
Я смотрел на гладкий лоб, на пухлые нежные губы и думал: вот лицо музыканта, вот маленький Моцарт, он весь — обещание! Он совсем как маленький принц из сказки, ему бы расти, согретому неусыпной разумной заботой, и он бы оправдал самые смелые надежды!
Когда в саду, после долгих поисков, выведут наконец новую розу, все садовники приходят в волнение. Розу отделяют от других, о ней неусыпно заботятся, холят её и лелеют. Но люди растут без садовника. Маленький Моцарт, как и все, попадёт под тот же чудовищный пресс. И станет наслаждаться гнусной музыкой низкопробных кабаков. Моцарт обречен.
Я не хочу умирать. Мне нужно больше времени. Мне бы ваши жизни, которые вы тратите на бессмысленное потребление...
Однажды ты ещё услышишь, как время шелестит, песком протекая сквозь пальцы.
Надежда… Знаете, что сказал Дизель об этом? Он сказал так: чем становишься старше, тем меньше разочарований. Потому что отвыкаешь от надежд. Надежды, они больше юношей питают. Только природа не любит несправедливостей. Если она даст тебе счастье, она обязательно навязывает и принудительный ассортимент, уравновешивает счастье заботами. Сыплет их столько, чтоб чашки весов уровнялись. Сил нет... Приходится отказываться и от того, и от другого.
У кого они ещё остались, слезы? Они давно уже перегорели, пересохли, как колодец в степи. И лишь немая боль — мучительный распад чего-то, что давно уже должно было обратиться в ничто, в прах, — изредка напоминала о том, что ещё осталось нечто, что можно было потерять.
Термометр, давно уже упавший до точки замерзания чувств, когда о том, что мороз стал сильнее, узнаешь, только увидев почти безболезненно отвалившийся отмороженный палец.
Скажи, после нас ведь останется что-то?
Или всего лишь память и фото.
Школа маяк, что наш путь освещает.
А время, то пламя где каждый сгорает.
Что значит «я» в этом дивном огне?
Кто я и кем приходилось быть мне?
Может живу я не первую жизнь?
Дети сияя гурьбой пронеслись,
Их школа маяк — свет, дающий во тьме.
Кто я и кем приходилось быть мне?
Память и вспышки терзают меня.
Бледный румянец короткого дня.
Время есть школа, где свет не гасим.
Время — то пламя, в котором горим.
Сколько раз, стремясь к процветанию, мы меняли серпы и плуги на щиты и мечи? Войны лишили человечество надежды, люди мчались вперед, не думая о том, что будет дальше.