Меня раздражает, когда про мою музыку говорят «экспериментальная». Эксперименты в музыке — как эксперименты в хирургии. Этим только нацисты занимаются.
Я просто хочу быть счастливым идиотом. Всё, точка.
Меня раздражает, когда про мою музыку говорят «экспериментальная». Эксперименты в музыке — как эксперименты в хирургии. Этим только нацисты занимаются.
Они приходят, голос лишь услышав…
Идут на звук запевшей вдруг струны…
Как их ни просишь быть чуть-чуть потише,
Они всегда безжалостно честны.
Крадутся в сердце тихим нежным шёпотом,
За душу трогают и что-то говорят…
Рой бабочек разбудят ненароком
И каждый нерв как будто теребят.
И нет от них ни спасу, ни защиты.
Твой мир поставят быстро вверх тормашками
И дёрнут все запрятанные нити…
О, вездесущие и честные Мурашки…
Музыка — прекрасный способ стирания мыслей, плохих и не очень, самый лучший и самый давний.
Мы надевали женские тряпки, притворялись маньяками и заливали все вокруг искусственной кровью. Публика видела такое только в фильмах ужасов. А сегодня достаточно включить новости. Я, Мэрилин Мэнсон и Роб Зомби втроем так не напугаем, как вечерний выпуск на CNN.
В юности я надеялся жить на то, что я делал лучше всего. Но поскольку в мире нет спроса на онанизм, мне пришлось вернуться к моим способностям бас-гитариста.
— Что вы нашли в этом Шопене? Ведь он уже одной ногой в могиле.
— Нет! Мы все скоро окажемся там. А Шопен вечен!
Деление живой литературы на жанры вообще достаточно условно. Жанры перерастают один в другой, не спрашивая разрешения критиков и историков литературы. Схемы вообще хороши лишь применительно к посредственности. Писатель покрупнее непременно выйдет за их рамки.
Я не умею петь «как черная» и не знаю, что такое «белая музыка». У музыки нет цвета.
Место «Битлз» очень специфично: они создали современный музыкальный язык. Можно создать другие языки, но оказаться на месте «Битлз» уже нельзя.