Расскажите для чего, вы себе богов создали?
Может просто вы не знали, как себя понять
И невежество и страх, вы богами оправдали
Вы свободу потеряли, отказавшись мир познать
И рассыплется в пыль, только хлопни в ладони
Нарисованный мир на истлевшем картоне
Нарисованный мир, декорация к сказке
Кто его рисовал, перепутал все краски
Бог и свобода — понятия полярно противоположные; люди верят в вымышленных богов, как правило, потому, что страшатся довериться дьяволу.
Мама говорила, что самый храбрый в сказках — Иван Царевич. Он мог залезть в печку к Бабе-Яге, забраться в пасть Змей Горыныча и победить Кощея Бессмертного, которого все боялись. Но это только в сказках героя бесстрашные, в жизни каждый человек обязательно чего-нибудь боится. А еще мама говорила, — на свете столько разных страхов, — сколько людей живет на планете. Страх остаться никому не нужной. Страх потерять то, что дороже всего на свете. Страх от того, что не можешь написать что-то очень-очень важное. Страх, что тот, кому ты доверял, тебя обманывал. Кого-то пугает чудище, которое живет в шкафу. А еще мама говорила, что хоть мы и не в сказке, мы тоже можем побороть свой страх. Нужно лишь посмотреть ему прямо в глаза.
Если стянуть покрывало сознания, осмысления, животного ужаса человека перед смертью, инстинкта выживания и заглянуть в душу, в подсознание, глубже, туда, куда мы забыли дороги, то смерть... притягательна. Она завораживает. Она не пугает, она — желанна. Из отрицательного героя превращаясь в доброго ангела, становясь аналогом свободы — целостности души. Выхода из спячки и не концом, а продолжением старого пути, начало нового круга. Не неизвестностью, а ожиданием. Потому что когда в мертвых глазах заканчивается небо, открываются двери. Не в рай и не в ад, рай и ад здесь, с нами, внутри каждого из нас. А куда открываются двери... в своё время это узнает каждый.
«Покажи мне Бога», — сказал некогда атеист христианскому мудрецу Феофилу Александрийскому. «Прежде покажи мне человека в себе, способного увидеть Бога», – ответил Феофил Александрийский.
Я уже умер из-за своего страха смерти. Я видел смерть так близко. Лучше умереть для того, чтобы кто-то смог жить полной жизнью. У меня есть только свобода, чтобы сделать их тоже свободными!
Игры в любовь и смерть
Вечны, как мир,
Где от страсти легко сгореть.
И нужно решать,
С кем быть и чему отдаться.
В мире, где правит страх,
Чувства сжигая в огне костра,
Делая ход, ты поймешь, что устал бояться.
Север, воля, надежда, — страна без границ,
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья.
Преображение Господне... Ласковый, тихий свет от него в душе — доныне. Должно быть, от утреннего сада, от светлого голубого неба, от ворохов соломы, от яблочков грушовки, хоронящихся в зелени, в которой уже желтеют отдельные листочки, — зелёно-золотистый, мягкий. Ясный, голубоватый день, не жарко, август. Подсолнухи уже переросли заборы и выглядывают на улицу, — не идёт ли уж крестный ход? Скоро их шапки срежут и понесут под пенье на золотых хоругвях. Первое яблочко, грушовка в нашем саду, — поспела, закраснелись. Будем её трясти — для завтра.
Квазимодо остановился под сводом главного портала. Его широкие ступни, казалось, так прочно вросли в каменные плиты пола, как тяжелые романские столбы. Его огромная косматая голова глубоко уходила в плечи, точно голова льва, под длинной гривой которого тоже не видно шеи. Он держал трепещущую девушку, повисшую на его грубых руках словно белая ткань, держал так бережно, точно боялся ее разбить или измять. Казалось, он чувствовал, что это было нечто хрупкое, изысканное, драгоценное, созданное не для его рук. Минутами он не осмеливался коснуться ее даже дыханием. И вдруг сильно прижимал ее к своей угловатой груди, как свою собственность, как свое сокровище... Взор этого циклопа, склоненный к девушке, то обволакивал ее нежностью, скорбью и жалостью, то вдруг поднимался вверх, полный огня. И тогда женщины смеялись и плакали, толпа неистовствовала от восторга, ибо в эти мгновения... Квазимодо воистину был прекрасен. Он был прекрасен, этот сирота, подкидыш, это отребье; он чувствовал себя величественным и сильным, он глядел в лицо этому обществу, которое изгнало его, но в дела которого он так властно вмешался; глядел в лицо этому человеческому правосудию, у которого вырвал добычу, всем этим тиграм, которым лишь оставалось клацать зубами, этим приставам, судьям и палачам, всему этому королевскому могуществу, которое он, ничтожный, сломил с помощью всемогущего Бога.
Cлайд с цитатой