Анатолий Домбровский. Перикл

Я несколько часов простоял перед твоим Зевсом, Фидий. Я видел изумрудное мерцание в глубине его глаз — это образ мысли, я видел голубые отблески на его губах — так светятся слова небесной чистоты, слетающие с его губ. Я видел золотые и зеленые искорки на его бровях и в его бороде — будто на них наша сладкая земная роса при восходе солнца. На его руках — красные прожилки червонного золота: там струится живая кровь. Щеки его белы, и эта белизна — от крайней озабоченности судьбою мира человека. Он не сидит, откинувшись на спинку трона, как сидят чванливые тираны или уставшие цари, — он слегка подался вперед, он слушает стоящих перед ним, он полон участия. За его спиной — чернота для несотворенных звезд. Впрочем, одна звезда вдалеке уже родилась, она слабо мерцает — это надежда, которую твой Зевс дарит каждому, кто стоит перед ним с молчаливой молитвой.

Другие цитаты по теме

В молчании бывает много мыслей, но о них никто не знает, кроме того, кто молчит. В разговоре бывает меньше мыслей, потому что не все готовы высказать сокровенное, тайное, но зато о высказанных мыслях могут узнать все.

— С чем же нам сравнить ум? — спросил Сократ.

— Со светом, — ответил Перикл. — Свет, который пробивает тьму и позволяет уверенно двигаться вперед. Этот свет — свет души. Душа глупцов не светит. Да они и не идут вперед, а лишь кружат по проторенным путям и тропам, не ведая ни прошлого, ни будущего.

— Красиво сказано, Перикл. Но смотри, какую ты допустил оплошность. Умные, освещая путь, пробиваются вперед ценою великих усилий души, а глупцы следуют за ними по проторенной дороге, не ведая забот. Получается, что умные работают ради глупцов. Не глупцы ли они?

— Я знаю, что тебя не устраивает в науке Анаксагора и в науке Дамона, — сказал Периклу Сократ.

— Что?

Они были уже у Толоса и остановились.

— В душе ты согласен с тем, что говорит Анаксагор: он говорит, что миром правит Разум, а ты при этом считаешь, что государством должен также править Разум в лице выдающегося правителя. Он, этот разумный правитель, должен запевать мощным и чистым голосом, как говорил Дамон, а народ лишь спокойным хором подпевать ему.

— Может быть, — усмехнулся в ответ Перикл. — Но я лишь один знаю о том, о чем я думаю, Сократ. Тебе об этом знать не надо.

Самая прочная победа над врагами достигается лишь тогда, когда враг становится твоим верным другом.

Хромой Никомахид был учеником у какого-то знаменитого софиста — его имя Аспасия не запомнила, — но, познакомившись с Сократом, ушел от прежнего учителя, заявив, что Сократ мудрее того, поскольку учит рассуждать, а не запоминать всякие глупости.

Тысяча наблюдений, подтверждающих какое-либо явление, говорят, что это явление существует на самом деле.

Человек сам определяет, что ему полезно и что вредно — и так решается вопрос об истине. Человек сам, один — мера пользы и истины.

Тогда же Перикла спрашивали, разделяет ли он взгляды Дамона, на что Перикл ответил:

— Я согласен со всем, что касается музыки: лучше Дамона никто не знает, чем прекрасна музыка. Относительно же общества скажу так: и каменщик со своей точки зрения может судить об обществе, и гончар, и винодел — всякому его профессия кажется важнейшей и полной всяких истин, которые можно употребить в любом другом деле. Но истины профессии — только истины профессии. О политическом устройстве должны рассуждать политики, а музыканты — о музыке. Вот и Эзоп говорил, что кожевенник оценивает быка только по шкуре, о живом же быке, полном силы и мощи, он не знает ничего.

— Это Сократ, — сказала Аспасии Феодота. — Он говорит о себе, что его каждая собака в Афинах знает. Многие называют его мудрецом, а сам он называет себя шмелем, который жалит всех своими вопросами.

Если отвечать ударом на удар судьбы, то так и должно быть. Либо погибнуть в борьбе, либо победить — такова участь сильных и отважных людей, не желающих оказаться побежденными, униженными и отвергнутыми.