Без наслаждения жизнь ничего не стоит. Взять на себя труд жить и не получить за это платы — хуже, чем смерть.
Ведь человек действует, повинуясь своим желаниям.
Джек Лондон. Морской волк
Другие цитаты по теме
Cлайд с цитатой— Но это совсем другой вопрос! — воскликнул я.
— Вовсе нет! — Капитан говорил быстро, и глаза его сверкали. — Это свинство, и это... жизнь. Какой же смысл в бессмертии свинства? К чему все это ведет? Зачем все это нужно? Вы не создаете пищи, а между тем пища, съеденная или выброшенная вами, могла бы спасти жизнь десяткам несчастных, которые эту пищу создают, но не едят. Какого бессмертия заслужили вы? Или они? Возьмите нас с вами. Чего стоит ваше хваленое бессмертие, когда ваша жизнь столкнулась с моей? Вам хочется назад, на сушу, так как там раздолье для привычного вам свинства. По своему капризу я держу вас на этой шхуне, где процветает мое свинство. И буду держать. Я или сломаю вас, или переделаю. Вы можете умереть здесь сегодня, через неделю, через месяц. Я мог бы одним ударом кулака убить вас, — ведь вы жалкий червяк. Но если мы бессмертны, то какой во всем этом смысл? Вести себя всю жизнь по-свински, как мы с вами, — неужели это к лицу бессмертным? Так для чего же это все? Почему я держу вас тут?
— Потому, что вы сильнее, — выпалил я.
— Но почему я сильнее? — не унимался он. — Потому что во мне больше этой закваски, чем в вас. Неужели вы не понимаете? Неужели не понимаете?
— Но жить так — это же безнадежность! — воскликнул я.
— Согласен с вами, — ответил он. — И зачем оно нужно вообще, это брожение, которое и есть сущность жизни? Не двигаться, не быть частицей жизненной закваски, — тогда не будет и безнадежности. Но в этом то все и дело: мы хотим жить и двигаться, несмотря на всю бессмысленность этого, хотим, потому что это заложено в нас природой, — стремление жить и двигаться, бродить. Без этого жизнь остановилась бы. Вот эта жизнь внутри вас и заставляет вас мечтать о бессмертии. Жизнь внутри вас стремится быть вечно. Эх! Вечность свинства!
... Я завидую вам умом, а не сердцем, заметьте. Зависть – продукт мозга, ее диктует мне мой разум. Так трезвый человек, которому надоела его трезвость, жалеет, глядя на пьяных, что он сам не пьян.
Сила всегда права. И к этому все сводится. А слабость всегда виновата. Или лучше сказать так: быть сильным — это добро, а быть слабым — зло. И еще лучше даже так: сильным быть приятно потому, что это выгодно, а слабым быть неприятно, так как это невыгодно. Вот, например: владеть этими деньгами приятно. Владеть ими — добро. И потому, имея возможность владеть ими, я буду несправедлив к себе и к жизни во мне, если отдам их вам и откажусь от удовольствия обладать ими.
— Что это у вас сегодня такой жалкий вид? — начал он. — В чем дело?
Я видел, что он отлично понимает, почему я чувствую себя почти так же
худо, как Гаррисон, но хочет вызвать меня на откровенность, и отвечал:
— Меня расстроило жестокое обращение с этим малым.
Он усмехнулся.
— Это у вас нечто вроде морской болезни. Одни подвержены ей, другие —
нет.
— Что же тут общего? — возразил я.
— Очень много общего, — продолжал он. — Земля так же полна
жестокостью, как море — движением. Иные не переносят первой, другие —
второго. Вот и вся причина.
— Вы так издеваетесь над человеческой жизнью, неужели вы не придаете
ей никакой цены? — спросил я.
— Цены! Какой цены? — Он посмотрел на меня, и я прочел циничную
усмешку в его суровом пристальном взгляде. — О какой цене вы говорите? Как
вы ее определите? Кто ценит жизнь?
— Я ценю, — ответил я.
— Как же вы ее цените? Я имею в виду чужую жизнь. Сколько она,
по-вашему, стоит?
Цена жизни! Как мог я определить ее? Привыкший ясно и свободно излагать
свои мысли, я в присутствии Ларсена почему-то не находил нужных слов.
Жизнь получает особую остроту, когда висит на волоске. Человек по природе игрок, а жизнь — самая крупная его ставка. Чем больше риск, тем острее ощущение.
«Что мог извлечь этот человек из работ Спенсера?» — подумал я. Достаточно хорошо помня учение этого философа, я знал, что альтруизм лежит в основе его идеала человеческого поведения. Очевидно, Волк Ларсен брал из его учения то, что отвечало его собственным потребностям и желаниям, отбрасывая все, что казалось ему лишним.
_ Что же еще вы там почерпнули? — спросил я.
Он сдвинул брови, видимо, подбирая слова для выражения своих мыслей, оставшихся до сих пор не высказанными. Я чувствовал себя приподнято. Теперь я старался проникнуть в его душу, подобно тому как он привык проникать в души других. Я исследовал девственную область. И странное — странное и пугающее — зрелище открылось моему взору.
— Коротко говоря, — начал он, — Спенсер рассуждает так: прежде всего человек должен заботиться о собственном благе. Поступать так — нравственно и хорошо. Затем, он должен действовать на благо своих детей. И, в третьих, он должен заботиться о благе человечества.
— Но наивысшим, самым разумным и правильным образом действий, — вставил я, — будет такой, когда человек заботится одновременно и о себе, и о своих детях, и обо всем человечестве.
— Этого я не сказал бы, — отвечал он. — Не вижу в этом ни необходимости, ни здравого смысла. Я исключаю человечество и детей. Ради них я ничем не поступился бы. Это все слюнявые бредни — во всяком случае для того, кто не верит в загробную жизнь, — и вы сами должны это понимать. Верь я в бессмертие, альтруизм был бы для меня выгодным занятием. Я могу бы черт знает как возносить свою душу. Но, не видя впереди ничего вечного, кроме смерти, и имея в своем распоряжении лишь короткий срок, пока во мне шевелятся и бродят дрожжи, именуемые жизнью, я поступал бы безнравственно, принося какую бы то ни было жертву. Всякая жертва. которая лишила бы меня хоть мига брожения, была бы не только глупа, но и безнравственна по отношению к самому себе. Я не должен терять ничего, обязан как можно лучше использовать закваску. Буду ли я приносить жертвы или стану заботиться только о себе в тот отмеренный мне срок, пока я составляю частицу дрожжей и ползаю по земле, — от этого ожидающая меня вечная неподвижность не будет для меня ни легче, ни тяжелее.
— В таком случае вы индивидуалист, материалист и, естественно, гедонист.
Вот и все вы такие, — с досадой воскликнул он, — разводите всякие антимонии насчет ваших бессмертных душ, а сами боитесь умереть! При виде острого ножа в руках труса вы судорожно цепляетесь за жизнь, и весь этот вздор вылетает у вас из головы. Как же так, милейший, ведь вы будете жить вечно? Вы — бог, а бога нельзя убить. Кок не может причинить вам зла — вы же уверены, что вам предстоит воскреснуть. Чего же вы боитесь?
Бог был более могуществен, но у Люцифера был свободный дух. Служить значило покоряться. Он предпочел страдать, лишь бы сбросить рабство. Он не хотел служить ни Богу, ни кому-либо другому. Он не был пешкой. Он стоял на своих собственных ногах. Это была личность.