Можно я убью его сейчас, хозяин? Мне как никогда хочется свернуть ему шею. Совсем чуть-чуть. Это моя давнишняя фантазия.
Я знаю достаточно, чтобы бояться их. Я слышал о жестокости Ситхов. Я знаю, что они делают с планетами, которые они завоевали.
Можно я убью его сейчас, хозяин? Мне как никогда хочется свернуть ему шею. Совсем чуть-чуть. Это моя давнишняя фантазия.
Я знаю достаточно, чтобы бояться их. Я слышал о жестокости Ситхов. Я знаю, что они делают с планетами, которые они завоевали.
Реван: Итак, ты просто ходячее несчастье?
НК-47: Возражение: Это нечестно, Хозяин! Разве я не приношу вам удовлетворения?
Реван: Ты не захочешь услышать ответ.
НК-47: Утверждение: Вы очень жестокий хозяин, Хозяин. Вы мне нравитесь.
Геликон. В настоящей страсти должна быть капля жестокости.
Цезония. А в любви — чуточку насилия.
Когда шла война, многое заставляло тебя плакать. Теперь, получив такую мощь в свои руки, ты сам стал тем кто заставляет плакать других.
Ужасно! Не знаешь, чего тут больше — жестокости или нелепости. Но, кажется, и то и другое доведено до последней степени.
— Плутон не сделал дурного... Он только спросил у мистера Колхауна, что такое случилось с его лошадью в ту проклятую ночь. Похоже, её загнали, бедную. О, масса Стамп! Он уж кнутом меня так отстегал, так отделал!..
— Вот что я скажу тебе, парень: что тебе дело до его... Какого цвета эта лошадка?
— Рыжая, масса Стамп.
— Ага... И у одной подковы не хватает половины?
— О! Массе Стампу всё известно!
— Прерия — это большая книга, парень. Надо только уметь читать по ней.
— Глаза масса Стампа всё видят. Даже след шмеля в воздухе.
Наши герои превратились в безжалостных ситхов-завоевателей... и мы были беззащитны перед ними. Просто подумай... если ты не можешь верить даже лучшим джедаям, кому вообще можно верить?
У меня не было друзей, и одно лишь чувство непревзойденного одиночества двигало мной. Я часто оставался в своей комнате от заката до восхода солнца и фантазировал о том, как люди будут страдать, извиваться и умирать.
Неужели человек действительно столь могуч, добродетелен и велик и вместе с тем так порочен и низок? Он казался мне то воплощением зла, то существом высшим, поистине богоподобным. Быть великим и благородным человеком представлялось мне величайшей честью, доступной мыслящему созданию; быть порочным и низким, как многие из описанных в книге людей, казалось мне глубочайшим падением, участью более жалкой, чем удел слепого крота или безобидного червяка. Я долго не мог понять, как может человек убивать себе подобных; и для чего существуют законы и правительства; но когда я больше узнал о пороках и жестокостях, я перестал дивиться и содрогнулся от отвращения.
Добить, дотерзать, допичкать, додавить защиты лишенного брата своего — это ли не удовольствие, это ли не наслаждение — добей, дотопчи — и кайся, замаливай грех — такой услаждающий корм для души. Века проходят, а обычай сей существует на земле средь чад Божьих.