Джеймс Бьюдженталь. Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Дональд Флоренц женат и имеет двух детей. Он работает регистратором в крупной фирме. Каждый его день похож на предыдущий. Он встает в 6.40 утра, завтракает, садится в автобус, едет на работу, проводит день в рутинной деятельности, возвращается на автобусе домой в 5.37, ужинает, смотрит телевизор, а затем ложится спать в 11.15 — как раз после первой части выпуска новостей. В какой степени он на самом деле жив? Должно быть, его способность прислушиваться к своему внутреннему опыту минимальна.

Другие цитаты по теме

А потом я смотрю в зеркало: действительно ли этот человек живет? И насколько? И насколько интенсивнее он мог бы жить? Могу ли я расслышать и по-настоящему узнать свое собственное внутреннее чувство?

Че­тыре важных признака того, что значит жить более полной жизнью.

Я являюсь живым только в процессе моего бытия. Я не могу найти свое бытие в том, что делаю, чего добиваюсь, какие титулы я имею, в том, что другие думают и говорят обо мне. Я по-настоящему существую лишь в моменты осознания, переживания, выбора и действия. Поэтому я не могу увидеть свое бытие, ибо я и есть видение и все, что я вижу, не может быть мной. Я — видение, движение, осознание.

Если я хочу подлинной жизни, я должен осознавать процесс своего существования, тот факт, что мой центр — это мое переживание, и если я не принимаю свою жизнь всерьез, она ускользает от меня. Мое внутреннее чувство — ключ к осознанию бытия.

Приняв свою жизнь всерьез, я открываю многое в своем бытии, что прежде слишком низко оценивал, но теперь могу оценить по достоинству. Тем самым я могу обогатить свою жизнь. Так, я буду уделять внимание своим эмоциям — всем, включая и те, которые раньше старался не замечать, например, страху и гневу, своей фантазии, воображению и переживаниям, которые пытался исключить из своей жизни, но которые являются частью любой человеческой истории, — разочарованию и неудаче.

Если я допущу, что моя личность окажется привязанной к объективным вещам, я окажусь чрезвычайно уязвимым внешними обстоятельствами и случайностями. Идентичность, основанная на том, что я сделал, как меня воспринимают, что другие думают обо мне, — это идентичность, привязанная к прошлому. Она может привести к застою и повторяемости в жизни. Только подлинная процессуальная идентичность является живой в настоящий момент и способной к изменению и эволюции вместе с потоком моей жизни.

В каждом из нас тлеет пламя, которое может разгореться. Нас постоянно преследует жажда жизни. Сколько бы нас ни учили сокращать, коверкать и корежить наше бытие, что-то внутри нас стремится расширить горизонты, чтобы обеспечить себе пространство для роста и развития. Нас пугает цена этого роста, мы боимся тех открытых пространств, которые наш взор иногда обнаруживает вокруг; хотим закрыть глаза на собственные возможности.

Раз внутреннее осознание является столь непосредственным выражением нашей подлинной природы, почему же мы не используем свое внутреннее чувство постоянно, в течение всей нашей жизни? Как я уже предположил, по большей части наше раннее воспитание учит нас игнорировать — частично или полностью — сигналы нашего внутреннего чувства. Родители и учителя из лучших побуждений стремятся «социализировать» ребенка так, чтобы его собственные желания, чувства и склонности не привели к конфликту с окружающим миром.

Я не рассматриваю разум и чувства в качестве противников, борющихся за господство над моей жизнью, — взгляд, популярный сегодня в некоторых кругах. Я разделяю идеал целостности, который, по моему убеждению, предполагает следование по пути, а не достижение цели. Мое внутреннее чувство — если понимать его наиболее полно — это один из аспектов той потенциальной целостности, которая составляет мою подлинную природу.

Изменение, бесконечное изменение. Языки пламени пляшут, обретают причудливые формы, изменяются снова и снова. Мы боимся огня, но мы состоим из него. Мы не можем сопротивляться ему; мы можем лишь ему соответствовать. Когда мы, наконец, покоримся ему, то испытываем облегчение и блаженство. Быть по-настоящему живым значит быть приговоренным к постоянному развитию, бесконечному изменению. Быть по-настоящему живым значит найти свою идентичность в этом изменчивом процессе, зная, что огонь уничтожит любые стабильные структуры, которые мы будем пытаться построить. Желания и потребности — горючее для пламени жизни. Мы можем существовать без желаний не больше, чем огонь может гореть без топлива. Если мы хотим жить как можно более полной жизнью, следует как можно более полно знать свои желания и потребности. Мы состоим из пламени, и его танец — танец нашей жизни.

Если я хочу переживать свою жизнь во всей полноте, я должен переживать ее в ее центре — мне необходимо чувствовать свое «Я». Вот что такое внутреннее осознание. Это переживание своего Я. Я переживаю свое Я, когда точно знаю, что хочу чего-нибудь и хочу этого, потому что Я этого хочу, а не потому, что кто-то или что-то говорит мне, что я должен этого хотеть, или что большинство людей хотят этого, или что четыре из пяти авторитетных медиков рекомендуют это. Мое сознание, что я хочу, непосредственно, бесспорно и беспричинно. (Конечно, я могу оглянуться назад и найти причины или задавать вопросы и так далее, но это совсем не то, что просто хотеть.)

Когда в принятии решений мы полагаемся на правила и инструкции, когда мы зависим от абстрактных принципов (например, „справедливости“), когда мы перекладываем на других ответственность, мы подавляем свое осознание внутреннего чувства, которое необходимо нам для подлинного переживания собственной жизни. Мои решения должны находиться в гармонии с моим субъективным чувством. Только тогда они будут иметь для меня значение.

Сильное скрытое воздействие, делающее нас менее восприимчивыми к нашей внутренней жизни, — это старый любовный роман западного общества с объективностью. Мы привыкли думать, что субъективное — синоним слишком сентиментального, ненадежного и опрометчивого. В результате мы пытаемся избавиться от наваждения быть самим собой — внутренне переживающими существом — и начать рассматривать себя как изделия какого-то детройтского конвейера, во многом взаимозаменяемые и совсем не ценящие те остатки уникальности, которые ускользнули от бдительного ока фабричного контролера.

Всякий раз, когда человек приходит ко мне, я пытаюсь определить степень его внутреннего осознания — в какой мере у него присутствует понимание значения внутреннего слушания. Я пытаюсь обнаружить влияния, которые могли блокировать или ограничивать это прислушивание к своей субъективности, и подталкиваю пациента к тому, чтобы приложить все усилия для восстановления или усиления роли внутреннего чувства жизни. Это отправная точка для самых успешных путешествий, которые я и мои пациенты совершали вместе. Когда мы можем действительно сконцентрироваться на внутреннем осознании, все остальное — случайно, и мы понимаем это.