Любой хлыщ может нацепить у пояса саблю и носиться с ней, изображать какой он грозный. А моя сабля обещает, что если я её выну, головы-то покатятся.
Рубит? Да. Колет? Да. Ломается? Нет. Чего ещё ты хочешь от меча?
Любой хлыщ может нацепить у пояса саблю и носиться с ней, изображать какой он грозный. А моя сабля обещает, что если я её выну, головы-то покатятся.
Появленье второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу. Вывести несколько прекрасных характеров, обнаруживающих высокое благородство нашей породы, ни к чему не поведёт. Оно возбудит только одну пустую гордость и хвастовство. Многие у нас уже и теперь, особенно между молодежью, стали хвастаться не в меру русскими доблестями и думают вовсе не о том, чтобы их углубить и воспитать в себе, но чтобы выставить их напоказ и сказать Европе: «Смотрите, немцы: мы лучше вас!» Это хвастовство — губитель всего. Оно раздражает других и наносит вред самому хвастуну. Наилучшее дело можно превратить в грязь, если только им похвалишься и похвастаешь. А у нас, ещё не сделавши дела, им хвастаются! Хвастаются будущим! Нет, по мне, уже лучше временное уныние и тоска от самого себя, чем самонадеянность в себе. В первом случае человек, по крайней мере, увидит свою презренность, подлое ничтожество своё и вспомнит невольно о Боге, возносящем и выводящем всё из глубины ничтожества; в последнем же случае он убежит от самого себя прямо в руки к чёрту, отцу самонадеянности . Нет, бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже всё поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости; бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого.
— Вы сомневаетесь в моём профессионализме?
— Если честно, да.
— Да, я могу всё!
— Сделайте, пожалуйста, всё.
Ты вот радио выключил, а люди слушают твою похвальбу и думают — до чего измельчал Алёшка Журбин!
Учёные из Оксенфурта считают, что богов нет, а после смерти есть только пустота. Я давно познал эту пустоту. Смерть меня ничем не удивит.
Самое замечательное, самое важное и нужное на свете — это театр! Получить истинное наслаждение и стать образованным можно только в театре. Но разве публика это понимает? Ей нужен балаган!
Никто не знает, где встретит завтрашний день. Только горделивый говорит: «Вот, я верю в себя, в то, что не запятнаю своего имени и не опозорю своего рода». Когда высокие слова говорятся слишком часто — смысл их вытирается, как бархат на сгибе.