Иногда удобно, если тебя считают тугодумом, но лучше, если кто-нибудь видит, как есть на самом деле.
…То, что мы держим при себе, мы тщательнее всего прячем от родителей.
Иногда удобно, если тебя считают тугодумом, но лучше, если кто-нибудь видит, как есть на самом деле.
– Что вообще с тобой такое? Почему ты такой…
– Какой такой? Ну какой?
Такой долбанутый.
Жаргон молодых в любой стране.
Слова между ними будто рана.
Проблемой, конечно, был коммунизм.
Бесспорно великая идея.
С бессчетными оговорками и брешами.
Пенелопа росла, ничего этого не замечая.
А какой ребенок замечает?
Ей не с чем было сравнивать.
Много лет она не понимала, насколько это были подконвойные время и место. Не видела, что при всеобщем равенстве на самом деле равенства нет. Она ни разу не подняла взгляд на бетонные балконы и на людей, наблюдающих оттуда.
Когда вокруг тебя разваливается громадная система, не совать нос не в свое дело поможет разве что прожить дольше, но не уцелеть.
Пенни хотела выбросить сигареты, но вдруг Майкл ее остановил.
– А давай их спрячем?
И со значением подмигнул.
– Никогда не знаешь, когда может понадобиться сига…
Жили в квартире на третьем этаже.
В квартале, неотличимом от других.
Издалека это была светящаяся точка в бетонном Голиафе.
Вблизи – бедность, но закрытая от всех.
– Я был умереть готов, лишь бы когда-нибудь достичь таких высот, как Давид – хотя бы на миг.
Он заглянул в глаза мальчишки напротив.
– Но я знаю, знаю…
Клэй ответил.
Его слова больно ударили обоих, но он должен был их произнести.
– Мы живем жизнью Рабов.
Это был великий конь… И идеальная судьба: мы не любили бы его так, если бы он не умер.