Вроде всё и правильно сделал, а всё равно – в ад. На земле жизнь так организована, чтобы все люди непременно в ад попадали. Особенно в России.
Под ванной дежурил таракан, усы торчали. Ждал, пока Илья вышибет себе мозги, чтобы отвести его душу в ад.
Вроде всё и правильно сделал, а всё равно – в ад. На земле жизнь так организована, чтобы все люди непременно в ад попадали. Особенно в России.
Под ванной дежурил таракан, усы торчали. Ждал, пока Илья вышибет себе мозги, чтобы отвести его душу в ад.
Я живой, живые все время опаздывают, мать, а вот мертвые-то как раз никуда не спешат.
— Ты женатый?
— Холостой — необученный.
— А что так?
— Любовь мешает.
— Вроде бы наоборот?
— Любовь к чужой бабе всегда мешает.
— Ну, а она как?
— Она? «Она другому отдана и будет век ему верна...»
— Ты вот спрашивал. Почему я? Почему я шлюха. Как стала.
— Я не спрашиваю.
— А ты спроси. Мне не стыдно. Думаешь, ты один такой? Тут знаешь сколько таких? Одичавших. Одиноких. Которым некому пожаловаться. Их тянет всех ко мне. Ко мне, магнитом. Понимаешь? В меня. И если их не принять... Не дать им... Выплеснуть это все... Грязь, ужас свой... Злобу. Нежность. Они тогда совсем озвереют. Вы, мужчины, так сделаны. Они приходят ко мне такие — их трясет прямо от жизни. А я их успокаиваю. Мир им даю. Понимаешь? Мир. Утешаю их. Они потыкаются — потыкаются... Покричат... Позлобствуют... Поплачут... Утихнут. Ширинку застегнут. И могут еще немного пойти пожить без войны.
А теперь доходило: когда она канючила у него общее будущее, ей просто в настоящем одной застревать не хотелось.
Ребенок от пропавшего отца – это инвалидность, Нин. А от убитого – урна с пеплом на кухонном столе.
Миллиарды жизней оборвались одновременно. Миллиарды мыслей остались невысказанными, мечтаний — невоплощенными, миллиарды обид — непрощенными.
Лимоном плавая в стакане,
Я захлебнусь от сожаления,
Идя по очень тонкой грани
От чувства мести до терпенья.
Дарите жизнь кому не жалко,
Дарите смерть кому не лень;
В моём аду не очень жарко,
В моём раю цветёт сирень.