И я пошел, а он остался в полосе лунного света – одинокий страж, которому нечего было сторожить.
Звук ее голоса в телефонной трубке нес с собой прохладу и свежесть, как будто в окно конторы влетел вдруг кусок дерна с поля для игры в гольф.
И я пошел, а он остался в полосе лунного света – одинокий страж, которому нечего было сторожить.
Звук ее голоса в телефонной трубке нес с собой прохладу и свежесть, как будто в окно конторы влетел вдруг кусок дерна с поля для игры в гольф.
На ней был костюм для игры в гольф, и, помню, она показалась мне похожей на картинку из спортивного журнала — задорно приподнятый подбородок, волосы цвета осенней листвы, загар на лице того же кофейного оттенка, что спортивные перчатки, лежавшие у нее на коленях.
Друг мой верный, в час тревоги,
в час раздумья о судьбе
все пути мои, дороги
приведут меня к тебе,
все пути мои, дороги
на твоем сошлись пороге…
Но как только отзвучал ее голос, принуждавший меня слушать и верить, я сейчас же почувствовал неправду в ее словах. Мне стало не по себе, как будто весь этот вечер был рассчитан на то, чтобы через обман и хитрость заставить меня волноваться чужим волнением.
Тридцать – это значило еще десять лет одиночества, все меньше друзей-холостяков, все меньше нерастраченных сил, все меньше волос на голове. Но рядом была Джордан, в отличие от Дэзи не склонная наивно таскать за собою из года в год давно забытые мечты.
Дело в том, что есть ты. И эта простая данность, уютно и тепло спрятавшаяся где-то то ли в левой стороне груди, то ли на изнанке век закрытых глаз, то ли где-то ещё, где отступает тело и царствует душа, эта смешная данность будит во мне самом нелепое межсезонье, заставляя отчетливо видеть вокруг на первый взгляд неприметное, скрытое от глаз скорее привычкой к зиме, чем природным климатом. Январь. А я собираю летящие на рваном ветру алые листья, беременные новой жизнью почки деревьев, я собираю их, как собирают цветы, чтобы подарить любимому человеку, ставшему для художника той неотъемлемой жаждой творчества, которая открывает новый потенциал стареющего искусства.
Смотреть сквозь потолок в небо, видеть танцующие звезды, передающие твои послания; проводить играючи локоном по губам, прикрывать глаза, замирать на мгновение воспоминания нежности твоих губ; проводить тыльной стороной ладони по кровати; ловить твой впечатанный в меня запах, вдыхать глубже; за смущенной улыбкой погружаться в фантомные прикосновения твоих рук и засыпать в неге желания твоей близости.
На расстоянии, которого между нами нет.
В чистой и безмятежной жизни девушек наступает чудесный час, когда солнце заливает лучами их душу, когда каждый цветок что-то говорит им, когда биение сердца сообщает мозгу горячую плодотворность и сливает мечты в смутном желании, — день невинного раздумья и сладостных утех. Когда ребенок впервые начинает видеть, он улыбается. Когда девушке впервые открывается непосредственное чувство, она улыбается, как улыбалась ребенком. Если свет — первая любовь в жизни, то любовь не свет ли сердцу?
А эта весна вся сплошь из южных ветров, медового солнца, душевных рассветов, чарующих снов, цветущих улыбок, неистовых порывов, новых дорог, обжигающего блаженства, огненного безумия, звездного шепота, парящей тишины, восторженных вздохов, живительных побед, сияющей высоты... и шелеста твоих крыльев.
Весна моей Души.
Впитывать летнее тепло и уют вечерних крыш, плыть в невесомом танце с облаками над шумом бурлящих улиц, вздрагивать от шелеста голубиных крыльев над головой, расправлять собственные; ловить играющих в тени солнечных зайчиков, прятать улыбку в твоем плече, тереться носом, декларировать городу Бродского и Цветаеву — вполголоса, с чувством и паузами; замирать в кольце твоих объятий, провожать взглядом солнце. Купаться в бездонной нежности его лучей…
… и твоих поцелуев.