Макс Фрай. Одна и та же книга

Другие цитаты по теме

... почти всякий человек, кого ни возьми, не слишком доволен своей жизнью. Одному не нравится работа, другому семья, третьему место жительства, четвертому, вот как тебе, климат. А некоторым — все вышеперечисленное, и еще куча вещей. И люди говорят себе: ничего, однажды все изменится. Такое обещание дает им силы жить дальше. Но оно же мешает настоящим переменам. Понимаешь, о чем я? Человек думает: «однажды все изменится», — как будто это должно случиться само, без его участия. А так не бывает. Надо не думать, а делать. Сказать себе: мое «однажды» уже наступило, откладывать больше некуда, давай, действуй! Вот это и есть точка отсчета, о которой я говорю — тот день, когда наступило твое «однажды».

Строго говоря, вот это и есть схема идеальных человеческих отношений. Быть рядом, не докучать, заниматься своими делами, а в нужный момент совершить единственный жест — необходимый и достаточный в текущих обстоятельствах.

Я всегда знал, что люди странные существа, но сегодня с вами особенно интересно.

Каждый из нас живет в окружении загадочных существ – других людей. Но когда ты пытливо вглядываешься в лицо очередного незнакомца, ты видишь всего лишь собственное отражение. Часто – искаженное до неузнаваемости, но все же… Положим, ты способен прочитать чужие мысли – и что с того? «Я ненавижу тебя!» – думает незнакомец, и ты решаешь, будто он – злейший враг, поскольку ты сам употребил бы слово «ненавижу», только размышляя о враге. А на самом деле никакой он не враг. Незнакомцу решительно наплевать на тебя, просто у него, предположим, болит голова, и в такие минуты он с ненавистью думает о любом живом существе, которое попадается на его пути.

В своё время я обнаружил, что смеяться над людьми — прекрасный способ не убивать их чаще, чем требуется.

У неё всегда, с детства, сколько себя помнила, болел весь мир — вымороченный, враждебный, нескладно и нелепо устроенный, не поддающийся исправлению, но при этом сияющий, звучащий, вибрирующий, ветреный, огненный и ледяной, великолепный настолько, что, дай она себе волю, рыдала бы взахлеб от восхищения с утра до ночи и, пожалуй, даже во сне. Но воли себе она, конечно, не давала, держала в ежовых рукавицах, дышала неглубоко, думать старалась поменьше и только о насущных проблемах, всегда стояла — там, внутри себя, — вытянувшись по стойке «смирно», чтобы не спятить, не рухнуть в сладкую темноту, не взорваться от переполняющей ее восхитительной муки.

... А хотят человеческие существа, как ни удивительно, вовсе не счастья, не канонического покоя-воли даже, а возможности как следует пожаловаться. Исключения из этого правила, несомненно, существуют, но обходят меня (и коллег моих, психотерапевтов) стороной, как чумной барак.

К ней еще ни разу в жизни не приставали ни психи, ни маньяки, ни какие-нибудь безобидные кришнаиты или, скажем, свидетели Иеговы. Даже настырные городские попрошайки обходили ее стороной, а это уже ни в какие ворота, впору удивляться: «Что со мной не так?»

Я — возможность, — наконец говорит Франк. — Я — то, во что теоретически может превратиться твой друг, если обуздает две непобедимые стихии — время и себя.