Октавио Пас

Слово «смерть» непроизносимо в Нью-Йорке, Париже, Лондоне; оно обжигает губы. А мексиканец со смертью знаком близко; он шутит о ней, ласкает её, прославляет, спит с ней; это одна из его любимых игрушек и самых крепких привязанностей.

Другие цитаты по теме

Любую смерть всегда вызывает одно из двух состояний: легкие перестают качать воздух или сердце перестает качать кровь.

От европейских патогенов погибло гораздо больше коренных американцев и представителей других неевропейских народов, чем от европейского огнестрельного и холодного оружия.

«Меня убил ребенок, он думал, что это просто игра, и поэтому моя смерть не таким тяжким весом ляжет ему на плечи». Нет, Эндер сам бы сказал: «Эта смерть весит ничуть не меньше всех остальных смертей, и я согласен принять вину на себя. У меня на руках столько крови, сколько не было ни у одного человека; поэтому я буду Говорить жестокую правду о тех, кто умер без прощения, и покажу вам, что даже этих людей можно понять».

Но он ошибался, их нельзя понять. Говорить о смерти других людей можно только потому, что мертвецы молчат и не могут исправить наших ошибок. Эндер мертв, и он не может поправить меня, поэтому некоторым из вас покажется, что я все сказала верно, вы подумаете, что я Говорю о нем правду, но правда состоит в том, что ни один человек не может понять жизнь другого человека. Нет такой истины, которую возможно познать, есть только история, которая нам кажется правдивой, история, которая, по словам остальных, истинна, история, которую хотят принять за правду. Но все это ложь».

Смерть — самое важное обстоятельство в жизни Воина. Если ты живешь, свыкнувшись с мыслью о возможной гибели и решившись на нее, если думаешь о себе как о мертвом, слившись с идеей Пути Воина, то будь уверен, что сумеешь пройти по жизни так, что любая неудача станет невозможной, и ты исполнишь свои обязанности как должно…

В индийских Ведах, написанных четыре тысячи лет назад, говорится, что кремация необходима для того, чтобы душа могла вырваться из ловушки в виде нечистого мертвого тела.

Ратлтрап — выходец из того же многочисленного народа, что и Кардел с Боушем, и он тоже возмещает свою низкорослость механическими приспособлениями и хитростью ума. Сын сына часовщика, Ратлтрап много лет учился ремеслу отца — до тех пор, пока война не сошла с гор и не унесла из равнинных поселений мирные профессии. «Теперь твоё ремесло — война», — сказал ему умирающий отец, пока деревня их прадедов дымилась, обугленная и сожжённая. Плох тот ремесленник, что винит свои инструменты, и Ратлтрап никогда не искал отговорок. Похоронив отца в руинах деревни, он устремился превратить себя в величайшее орудие войны всех миров и времён. Он поклялся, что его больше никогда не застанут врасплох — и соорудил, используя свои знания, механические доспехи, в сравнении с которыми снаряжение иноземцев было подобно консервным банкам. Теперь Ратлтрап не расстаётся со своими устройствами — некрупный, но смертоносный воин, достигший невероятных вершин в искусстве засад и разрушений. Он промышляет смертью, быстро прекращает жизнь неподготовленных противников с помощью своих творений и несёт знамя нового слова в военном ремесле. Который час? Час часовщика!

Тиф был главной темой разговора у всех — богатых и бедных: бедные гадали, когда от него умрут, а богатые — как от него защититься и где достать вакцину доктора Вейгеля, выдающегося бактериолога, ставший фигурой не менее известной, чем Гитлер.

От европейских патогенов погибло гораздо больше коренных американцев и представителей других неевропейских народов, чем от европейского огнестрельного и холодного оружия.

Есть разница между гибелью и смертью. Гибель – это упразднение биологического наличия, как разбитие стакана.

Дуизм утверждает, что у каждой жизни есть две смерти, задняя и передняя, то есть до рождения и после агонии. Дихтонские богословы хватались за головокрышки от удивления, услыхав от меня, что мы на Земле так не думаем и что у нас имеются церкви, озабоченные только одним, а именно: передним загробным существованием. Они не могли взять в толк, почему это людям огорчительно думать, что когда-нибудь их не будет, однако их вовсе не огорчает, что прежде их никогда не было.