Не следует забывать, дорогой маркиз, что нечто смехотворное может быть и очень опасным.
— Города, мистер Вандемар, очень похожи на людей, — торжественно объявил мистер Круп. — Мало кто знает, что таится глубоко внутри.
Не следует забывать, дорогой маркиз, что нечто смехотворное может быть и очень опасным.
— Города, мистер Вандемар, очень похожи на людей, — торжественно объявил мистер Круп. — Мало кто знает, что таится глубоко внутри.
– На кого вы работаете?
– Ну, это совсем простой вопрос, – ответил мистер Круп. – Мы работаем на нашего работодателя, который не желает раскрывать своего имени.
Вороны, семейство врановые, по-латыни corvidae, собирательное существительное. В народе олицетворяют убийство.
Я разочарован. А разочарование очень опасно. Тому, кто не блещет ни умом, ни силой, лучше поостеречься и не разочаровывать других.
Учительница объяснила, что отсюда до подножия холма, на котором стоит замок, триста футов, и если бросить с верхней площадки монетку в один пенс, она может пробить человеческий череп как настоящая пуля. В ту ночь Ричард долго не мог уснуть. Он все представлял, как монетка падает, набирая скорость, и становится страшнее пули. Обычная безобидная монетка вдруг превращается в смертельное оружие...
Люди думают, что главное — ударить посильнее. Но это неверно. Чтобы было больно, необязательно бить сильно. Главное — знать, куда бить.
– Мне нравится думать, – печально продолжал он, – что когда пьешь это вино, ты пьешь солнечный свет тех дней, которые уже не вернутся.
Аббат знал, что ожидание – грех. Следует ценить каждое мгновение. А ожидание – это неуважение по отношению к будущему и настоящему одновременно.
(Мгновения следует переживать, а ожидание — грех как против времени, которое еще настанет, так и против минут, которыми пренебрегаешь ныне.)
Где-то в глубине сознания тоненький голосок разума говорил Ричарду, что Атлантиды никогда не было и, если уж на то пошло, ангелов тоже не бывает, да и большая часть всего, что с ним происходило, – это бред. Но Ричард не стал его слушать. Медленно и с трудом он учился доверять своим чувствам. Он понял, что самое простое и самое правильное объяснение всему, что он увидел за это время, – то, которое давали Дверь, маркиз и другие. Да, это объяснение казалось невероятным, но оно было единственно верным. Он сделал ещё глоток вина и вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым. Он подумал о небесах – таких огромных и синих, каких он никогда не видел, о солнце – большом и жёлтом, которое светило над миром, где всё было проще, потому что и сам мир был гораздо моложе.
Дорогой Дневник, – начал он. – В пятницу у меня были работа, невеста, дом и жизнь, которая имела какой то смысл. (Ну, настолько, насколько в жизни вообще есть смысл.) Потом я нашел раненую девушку, которая истекала кровью на тротуаре, и попытался быть добрым самарянином. Теперь у меня нет невесты, нет дома, нет работы, и я иду в нескольких сотнях футов под улицами Лондона с такими же шансами на долгую жизнь, как у суицидной дрозофилы.