Я люблю ее за то, что она слышит в сонатах Моцарта поэзию витрин.
Как больно, остро! Знаешь? Чувствуешь?! Закрой глаза и пой, и пой. Мы бьемся насмерть в солнце душами, мы мир таскаем за собой.
Я люблю ее за то, что она слышит в сонатах Моцарта поэзию витрин.
Как больно, остро! Знаешь? Чувствуешь?! Закрой глаза и пой, и пой. Мы бьемся насмерть в солнце душами, мы мир таскаем за собой.
Только, кажется, не закончится этот долгий бездарный спор: спор любовника с импотенцией, спор поэзии с топором.
Я стираю себя. Это просто честней. Мне так проще дышать. Мне так тесен здесь воздух. Я стираю из памяти прошлых людей, они дальше и дальше, они уже — звезды.
Что ты можешь сказать мне нового? Что стихи — это только плешь на затылке всего прошедшего? Что ни шерсти с них, ни рубля? А я знаю. Я сам растраченный. Покатился по полю — срежь эти маки и эти маковки. А не то зацветут поля.
Мы в аллегории, где наша жизнь — вода,
толщ берегов земных грызущая при лживом
прогнозе штиля.
Если дальше рассуждать
в такой концепции — я часть того прилива.
Здесь каждый миг уже раздет до зоркости,
Здесь разжигают тысячи костров.
Здесь даже кровь на пальцах — бутафорская.
Но это наша, слышишь, наша кровь!
Странная женщина: тонкая, тихая, вяжет судьбу и сидит у окна. Время ее не стремится, не тикает — медленно льется подобием сна. Звездное небо в ней, рядом с ней холодно, но без нее — словно нечем дышать. Тихая, тонкая, острая. Больно мне. Острая, вечная, словно душа.
Пожалеешь людей и начнешь их любить по-иному: Молча. Глядя в сердца. Гладя слабую птицу души. Разбивая стихами и криком застывшую кому — одиночество женщин, усталость молчащих мужчин.