Он хотел поменять себе кожу, чтобы в зеркале видеть другого.
Любить или вернуться в одиночество, и молча видеть, как тоскует век: как Богово немыслимое зодчество ломает неуместный человек.
Он хотел поменять себе кожу, чтобы в зеркале видеть другого.
Любить или вернуться в одиночество, и молча видеть, как тоскует век: как Богово немыслимое зодчество ломает неуместный человек.
И ценой за любовь будет горсть похвалы,
будут осень и дождь, отражающий в лужах
твой измученный взгляд с эпиграммой «увы».
Ты поешь для друзей, но им это не нужно.
Это время красивой слабости, это время смирения с мыслями, это время решить, что правильно, это время… Тобою истрачено.
Я смотрю на свой самолет, он похож на ручку, ту, что скоро напишет на черном небе «прощай».
О людях пишет. Любит он людей, даже тогда, когда любить не нужно.
Идем со мной — до боли, до чутья изведать мир от края и до края.
Кто будет этот смертный зрелый мир любить, как только я любить умею?
Ты мое гортанное, целованное, внутреннее,
сложносочиненное, подчиненное одной моей руке имя на жемчужном языке.
Я слушаю, как ты спишь. Я слышу, что тебе снится.
Но когда ты спросишь: «зачем же со мной остался?» Я хочу твое сердце выучить наизусть.