Я слушаю, как ты спишь. Я слышу, что тебе снится.
Ты можешь быть лишним, ты можешь стать первым, ты можешь сорвать с теплой кожи запрет, вживить провода, оголить вместо нервов, сгореть за секунду, включив в мире свет.
Я слушаю, как ты спишь. Я слышу, что тебе снится.
Ты можешь быть лишним, ты можешь стать первым, ты можешь сорвать с теплой кожи запрет, вживить провода, оголить вместо нервов, сгореть за секунду, включив в мире свет.
Пожалеешь людей и начнешь их любить по-иному: Молча. Глядя в сердца. Гладя слабую птицу души. Разбивая стихами и криком застывшую кому — одиночество женщин, усталость молчащих мужчин.
Она, она… Она ведь просто девочка, тростиночка, снежинка по весне в реальности осиротело певческой, в оттаявшей к полудню белизне. Беречь, беречь, сражаться и заботиться!
Но когда ты спросишь: «зачем же со мной остался?» Я хочу твое сердце выучить наизусть.
Ты мое гортанное, целованное, внутреннее,
сложносочиненное, подчиненное одной моей руке имя на жемчужном языке.
Он заваривал чай из звезд и ругал повседневщину, рисовал в траве портрет из своих следов, говорят, он любил горожанку, простую женщину, и вписал ее в вечность посредством обычных слов.
А кошка у ног неизвестной породы учила ее чувству гордой свободы, учила гулять по обшарпанной крыше, учила, что люди почти что как мыши. И если любить, то не жалких, не слабых, и если уж падать, то только на лапы.