Часы остановились. Движенья больше нет.
Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.
И вечности безглазой беззвучен строй и лад.
Остановилось время. Часы, часы стоят.
Часы остановились. Движенья больше нет.
Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.
И вечности безглазой беззвучен строй и лад.
Остановилось время. Часы, часы стоят.
Какое бы время ни отбивали куранты на Спасской башне Кремля, хоть семь утра, хоть час дня, впечатление всё равно такое, будто новогодняя полночь и пора пить шампанское.
— Давайте сверим часы.
— Я не умею их сверять.
— У меня вообще нету часов.
— Время — это иллюзия.
— Тогда, в пять часов.
— Так бы сразу и сказал.
На часы возмущенно глядит тот, кто пришел с тобой.
Нет, еще не пора, постой, не уходи,
Будь со мной, пой со мной, поговори со мной!
... Время не имеет ничего общего с тем, что сообщают о нем часы – штуковинки, сделанные из пружинок, которые не мыслят, и из шестеренок, которые не чувствуют, хреновинки и звездюлинки, лишенные той субстанции, которая позволяет вообразить, что пять ничтожных секунд – первая, вторая, третья, четвертая, пятая – были для одной стороны жесточайшей пыткой, а для другой – наивысшим блаженством.
Интересно, какую цифру больше всего любит часовая стрелка? Наверняка она там останавливается подольше и любуется на неё. Быстро-быстро, чтобы никто не заметил. А от какой-нибудь цифры стрелку точно воротит. Наверное, от шестёрки, ведь она всегда к ней задом повернута. Однажды, часовая стрелка соберется с силами, наденет лучший костюм, купит цветов и сделает предложение любимой цифре. И навсегда рядом с ней останется.
Наверное, так ломаются часы.
Стрелки часов ползут страшно медленно, пока смотришь на них, но стоит отвернуться ненадолго и потом посмотреть опять – и покажется, что стрелки то и дело прыгают по циферблату.
Все дни изломаны, как преступлением,
Седого Времени заржавел ход.
И тело сковано оцепенением,
И сердце сдавлено, и кровь — как лед.