Молитвы за Бобби (Prayers for Bobby)

Другие цитаты по теме

Я сидела там, слушала все их истории. О том, как они всегда знали, что их ребенок не такой как все. И мне сегодня приснился сон. Бобби был младенцем. Мой сын всегда был другим. Он был другим с самого зачатия. Я знала это. Я чувствовала это. Теперь я знаю, почему Господь не исцелил Бобби. Он не исправил его потому, что в нем нечего было исправлять.

— Библия... В ней сказано, что гомосексуальность — это грех, который карается смертью. Вы в это верите?

— Есть и другие толкования библии, миссис Гриффит.

— Мой сын... Был геем... И он покончил с собой. Этому есть другое толкование?

— Соболезную.

— Мне нужны ответы. Я хочу знать где он сейчас. Является ли гомосексуальность непростительным грехом? В Левите, 18:22, сказано: «Если мужчина возляжет с другим мужчиной, это мерзость».

— В те времена «мерзость» не означала «грех». Там речь шла о гигиене. В Левите также сказано, что не меньшая мерзость — поедание моллюсков или смешивание тканей.

— Левит, 20:13, «Если мужчина ляжет с другим мужчиной, их должна ждать смерть».

— А потом он то же самое говорит о супружеской неверности. Или непослушном ребёнке. И мы ведь не воспринимаем это буквально. И вот ещё: вторая глава Второзакония: «Если невеста окажется не девственницей, её нужно отвести в дом к отцу и забить камнями до смерти».

— Так что же Вы говорите своим прихожанам?... Геям... Что гомосексуальность — это нормально?... И что это простительно в глазах Бога?...

— Я говорю им то, что, как я верю, является правдой: Бог любит их всякими, Бог любит их такими, какие они есть.

Возможно, иногда мы и способны рассуждать как взрослые, но, как правило, выдумываем и представляем все себе как дети.

Ааа, у него колики. Не переживай. У меня тоже были колики. Делай как моя мама, т. е. пусть орет, пока не заснет. Я же нормальный вырос.

Дети не такие, как мы. Они сами по себе — непостижимые, недоступные. Они живут не в нашем мире, но в том, что мы утратили и никогда не обретем снова. Мы не помним детство — мы представляем его. Мы разыскиваем его под слоями мохнатой пыли, нашариваем истлевшие лохмотья того, что, как нам кажется, было нашим детством. И в то же время обитатели этого мира живут среди нас, словно аборигены, словно минойцы, люди ниоткуда, в своем собственном измерении.

— А ваши принципы?

— У меня дети, для меня роскошь иметь принципы.

Ребёнок беззащитен перед болезнью родителя, он не может видеть, как тот лежит в постели и страдает. Родители — они же как солнце над головой — всегда были, есть и будут, ребёнок себе и представить не может по-другому. Если слёг отец, где гарантия, что завтра солнце не упадёт в океан?

Да женщины могут все на свете, и никакой мужчина им не нужен, разве только, чтоб делать детей. А уж что до этого, то, право, ни одна женщина, если она в своём уме, не станет по доброй воли заводить ребёнка.

... Когда я был маленьким мальчиком, наверное трёх-четырёх лет отроду, я вроде как был чудовищем. «Ты был маленький мамзер», — твердили мне тётки по разному поводу, когда я таки дотянул до взрослых лет и мои ужасные детские проделки можно было вспоминать с издевкой. Но на самом деле я не помню, чтобы был чудовищем. Помню, только хотел всё делать по-своему.