Мы занимались любовью, пока я писал твой портрет. Кисть была моими губами, а каждый мазок — поцелуем...
Под огнем не помнишь вкуса вина, но не знаешь и вкуса вины.
Мы занимались любовью, пока я писал твой портрет. Кисть была моими губами, а каждый мазок — поцелуем...
Любовь приходит сразу,
Но путь её лукав —
Совсем незримый глазу
Среди цветов и трав.
Обманутое сердце
Не ждет её. Но вот —
Она стучится в дверце
И вкрадчиво зовет:
— Впусти меня. Я знаю -
И только я одна -
Пути к такому краю,
Где вечная весна.
Будет дождь идти, стекать с карнизов
и воспоминанья навевать.
Я – как дождь, я весь – железу вызов,
а пройду – ты будешь вспоминать.
Будет дождь стучать о мостовую,
из каменьев слёзы выбивать.
Я – как дождь, я весь – не существую,
а тебе даю существовать.
Любить Елизавету Тюдор означает всегда хотеть большего, чем возможно получить. Вечно пребывать между раем и адом, тоскуя о недостижимом. И в этом смысле мне было жаль Роберта Дадли. Образ Елизаветы, запечатленный в его сердце, манил его в рай, но цепями плоти он был прикован к вратам ада.
Для них она Богиня всего женственного, всего самого недоступного, всего самого порочного.
Пожалуйста, уйди, отныне от меня.
Пожалуйста, умри, во мне — ты не моя.
Не верю своим глазам.
Что ты с другим, ты чужая.
Пожалуйста, храни воспоминания.
Пожалуйста, скажи, я больше не твоя.
Мне не обмануть себя.
Ты мне нужна другая.
Ты мне нужна другая.
Останься со мной, там на рассвете.
Ты знаешь, о чем я молчу.
Останься со мной, мы как взрослые дети,
Но я свою верность храню.
Он не предавал тебя и не отпускал тебя,
Но ты сама всё так решила одна.
Что после каждой нашей ссоры, знаешь,
Ты вспоминала его, а не меня.
И я дурак, дурак, дурак.
Я дурак, дурак, дурак.
Я дурак, дурак я.
Ты вспоминала его, а не меня.
Ей девятнадцать. Двадцать — ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.
Теперь он Бомбой ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи,
А тетей Химией величал,
И тетей Колбою тоже.
Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась: — У, Сатана! —
И так же его презирала.
Мужчина встал. Из кулака его выскользнуло узкое белое лезвие. Тотчас же капитан почувствовал себя большим и мягким. Пропали разом запахи и краски. Погасли все огни. Ощущения жизни, смерти, конца, распада сузились до предела. Они разместились на груди под тонкой сорочкой. Слились в ослепительно белую полоску ножа.
«Мертвые поэты» стремились постичь тайны жизни! «Высосать весь её костный мозг!» Эту фразу Торо мы провозглашали вначале каждой встречи. По вечерам мы собирались в индейской пещере и читали по очереди из Торо, Уитмена, Шелли, из романтиков, а кое-кто даже читал свои стихи. И в этот волшебный миг поэзия действовала на нас магически. Мы были романтиками! Мы с упоением читали стихи, поэзия капала с наших языков как нектар.