— Так! А ты, Кирка, что скажешь по этому поводу? — спрашивает Сарра Лебедева.
— По какому?
— Да вот: в чем счастье?
С семилетней серьезностью отвечает:
— В хорошей жене.
... юность, разодранная трагедиями духа: для чего жить? как жить? чем жить? а главное — с кем? С горничной, с проституткой или с чужой женой?
И я рассказал супруге очаровательную легенду: в Париже в каком-то кабаке
Денис Давыдов услышал, как французы заказывают: «Одну бутылку шампанского и
шесть бокалов!» «А мне, пожалуйста, — обратился наш гусар к тому же гарсону,
— шесть бутылок шампанского и один бокал!» Легенда уверяет, что восторженные
французы, после того как Денис осушил последнюю бутылку, вынесли его на
руках, хотя он мог великолепно идти на своих двоих.
На литературном вечере в Вятке мне из публики бросили записку: «Товарищ Мариенгоф, скажите — поэтами родятся или делаются?»
Я скаламбурил:
— Сначала делаются, а потом родятся.
Так вот: Есенин поэтом родился и поэтом умер.
— Сергей Александрович, дорогой, расскажите, пожалуйста, как вы пишите?
— Как пишу? — переспрашивал Есенин. — Да вот, присяду на полчасика к
столу перед обедом и напишу стишка тричетыре.
И хохотал тому в спину:
— Зачем дураку знать, что стихи писать, как землю пахать: семи потов
мало.
Отцы, матери, умоляю вас: читайте дневники ваших детей, письма к ним, записочки, прислушивайтесь к их телефонным разговорам, входите в комнату без стука, ройтесь в ящиках, шкатулочках, сундучках. Умоляю: не будьте жалкими трусливыми интеллигентами! Не бойтесь презрительной фразы вашего сына или дочери: «Ты что, шпионишь за мной?» Это шпионство святое.
«Я сошью себе черные штаны из бархата голоса моего», — написал
Маяковский. Понятия не имея об этой великолепной, образной строчке, Вадим Шершеневич, обладающий еще более бархатным голосом, несколько позже напечатал: «Я сошью себе полосатые штаны из бархата голоса моего». Такие катастрофические совпадения в литературе не редкость. Но попробуй уговори кого-нибудь, что это всего-навсего проклятая игра случая. Стоило только Маяковскому увидеть на трибуне нашего златоуста, как он вставал посреди зала во весь своей немалый рост и зычно объявлял:
— А Шершеневич у меня штаны украл!
Бесстрашный литературный боец, первый из первых в Столице Мира, мгновенноскисал и, умоляюще глядя то на Есенина, то на меня, растерянным шепотом просил под хохот бессердечного зала:
— Толя... Сережа... спасайте!
Мне пpиходит в голову мысль, что люди pодятся счастливыми или несчастливыми точно так же, как длинноногими или коpотконогими.
— «Мотаешь» уроки, Кирка?
— Да.
— Где же изволил шляться весь день? Погодка-то не очень хороша для прогулок с девушкой по Летнему саду?
Он молча кладет на стол надорванный билет в Эрмитаж.
— Четыре часа осматривал Эрмитаж?
— А разве это много для Эрмитажа?
— Который же это раз?
— Одиннадцатый.
— Знаешь, Нюха, по-моему, это форменный кретинизм — быть в ссоре больше пяти минут. Ведь где-то внутри отлично знаешь, что в конце концов все равно помиришься. Правда? Так какого черта портить себе жизнь на сутки или на неделю, как это делают миллионы глупцов? Пять минут — и хватит! Или уж действительно надо разводиться, если дело очень серьезно. Правильно?
— Правильно, Длинный!
И мы крепко поцеловались.
Эта мудрая догадка: «Ссориться не больше, чем на пять минут» — очень украсила нашу жизнь.
Cлайд с цитатой