Лоис Макмастер Буджолд. Цетаганда. Послесловие

Я по нескольку раз читала все «регентские» романы Джорджетт Хейер. Это истории, от которых не больно. Это вам не книги, на обложки которых просится гриф «по-прочтении-вскрыть-вены». Есть громогласный слой литераторов, считающих, что литература обязана лечить — читайте книги, ибо они полезны. Это законно существующий субжанр, и я вовсе не призываю его запретить, но не вся же беллетристика должна быть касторкой. Десерт тоже не помешает. Меня не тянет писать книги, которые объясняют людям, что делать. Я не предлагаю решений социальных проблем. Если бы Джорджетт Хейер давала общую картину жизни тогдашнего общества, мы, читатели, погрязли бы в социальных проблемах 1814 года. Обращая внимание на этот ужасный фон, мы не могли бы с чистой совестью отдаваться бездумной радости прогулок по модным лавкам...

0.00

Другие цитаты по теме

Литература — полигон, где мы создаём модели смысла жизни, чтобы потом приложить их к миру.

Писатель оставляет после себя не то, что он хотел написать, а то, что он написал.

У меня нет воображения. Я говорю это совершенно серьёзно. Я не умею выдумывать. Я должен знать всё до последней прожилки, иначе я ничего не смогу написать. На моём щите вырезан девиз: «Подлинность!» Поэтому я так медленно и мало пишу. Мне очень трудно. После каждого рассказа я старею на несколько лет. Какое там к чёрту моцартианство, веселье над рукописью и легкий бег воображения! Я где-то написал, что быстро старею от астмы, от непонятного недуга, заложенного в моё хилое тело ещё в детстве. Всё это — враньё! Когда я пишу самый маленький рассказ, то всё равно работаю над ним, как землекоп, как грабарь, которому в одиночку нужно срыть до основания Эверест. Начиная работу, я всегда думаю, что она мне не по силам. Бывает даже, что я плачу от усталости. У меня от этой работы болят все кровеносные сосуды. Судорога дергает сердце, если не выходит какая-нибудь фраза. А как часто они не выходят, эти проклятые фразы!

В то время единственными моими друзьями были слова, выведенные пером на бумаге.

Однако писатель может стать целителем: вспомните, сколько раз вы открывали книгу, читали всего одну строку и думали: «Да! Вот она, моя боль!»

Я хочу дарить людям это чувство узнавания, единения.

Историю надо рассказывать не зацикливаясь на фантастическом допущении (насколько бы оно оригинальным не было), а больше уделять внимание персонажам: их чувствам, мироощущению, взаимоотношениям, характеру, поступкам.

— Я не нашла для тебя подходящей книги, зато ты сама сможешь написать свою.

— Осторожно, этим ты сможешь изменить мир.

Я не понимаю литературы. Это непродуктивная и напрасная потеря времени. Писатели исчезнут.

— Писатель тоже имеет право на хандру, — сказал я.

— Если пишет детские книги — то не имеет! — сурово ответила Светлана. — Детские книги должны быть добрыми. А иначе — это как тракторист, который криво вспашет поле и скажет: «Да у меня хандра, мне было интереснее ездить кругами». Или врач, который пропишет больному слабительного со снотворным и объяснит: «Настроение плохое, решил развлечься».

Возможно, читателю не слишком любопытно будет узнать, как грустно откладывать перо, когда двухлетняя работа воображения завершена; или что автору чудится, будто он отпускает в сумрачный мир частицу самого себя, когда толпа живых существ, созданных силою его ума, навеки уходит прочь. И тем не менее мне нечего к этому прибавить; разве только следовало бы еще признаться (хотя, пожалуй, это и не столь уж существенно), что ни один человек не способен, читая эту историю, верить в нее больше, чем верил я, когда писал ее.