– А на что я тебе?
– А на всю жизнь...
– А на что я тебе?
– А на всю жизнь...
— А... на что я тебе?
— А, на всю жизнь!
Одному-то и курить, и помирать тошно.
Видали вы когда-нибудь глаза, словно присыпанные пеплом, наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть?
Били за то, что ты — русский, за то, что на белый свет еще смотришь, за то, что на них, сволочей, работаешь. Били и за то, что не так взглянешь, не так ступнешь, не так повернешься. Били запросто, для того, чтобы когда-нибудь да убить до смерти, чтобы захлебнулся своей последней кровью и подох от побоев. Печей-то, наверное, на всех нас не хватало в Германии.
Спроси у любого пожилого человека, приметил он, как жизнь прожил? Ни черта он не приметил!
Что-то жалко стало Иринку и детишек, а потом жаль эта утихла и стал я собираться с духом, чтобы глянуть в дырку пистолета бесстрашно, как и подобает солдату, чтобы враги не увидали в последнюю мою минуту, что мне с жизнью расставаться все-таки трудно...
Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступлённо горели они бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея в лицах на глазах у соседей, что теперь на них при встречах почему-то стыдились люди смотреть.
— А как понять, любишь или нет?
— Если спрашиваешь, значит, это не любовь.
— А что любовь?
— Её сначала познаешь, потом узнаешь... Я когда в библиотеке работала, столько книг прочла, так вот в одной там сказано, «что любовь не завидует, не гордится, всё покрывает… всему верит, все прощает». Так что, если спрашиваешь, не любовь это. Такое не спрашивают, такое сердцем чувствуют.
Я выжила отчаянно, ознобно,
легко. Светает. Снег сошел на нет.
Не слышен плач, не ослепляет свет.
Глаза пусты, глаза мои беззлобны.
Недостающий воздух – чушь, пустяк,
совпал с полночным, непривычным зноем,
А если жизнь моя пойдет не так,
ты мне поможешь. Нас пока что двое.
Я выжила… Наверно, не с руки
и не с души такие вот пробежки.
Мы не безумные и мы не чудаки,
нам не к лицу шлагбаумы и стежки...
Дождь окропил садовую скамью.
Гром грянул – и пора перекреститься.
Тебе к утру — в работу и семью,
А мне — ходить и говорить учиться.
Не лазоревым алым цветом, а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветет поздняя бабья любовь.