Интересоваться жизнью писателя, потому что вам нравиться его книга — все равно что интересоваться жизнью уток, потому что вам нравится фуа-гра.
Однажды он заявил, что нельзя начинать писать, пока не можешь «словесно обрисовать стол, его душу и его половую принадлежность».
— Простите, где тут умирающие, не подскажите? Здесь у вас в основном лежат больные или раненые, это конечно здорово, но поймите правильно, они поправятся, и мне это не поможет. Нельзя, нельзя как-нибудь взглянуть на тех, кто уже не поправится?
— Простите?
— Хочу увидеть, если это возможно, тех, кто обречен, знаете, подлинных смертников.
— Прошу прощения, вы на что-то жалуетесь?
— Да, на творческий ступор!
Я видел Чарльза Диккенса со спущенными штанами в деревенском нужнике без двери, когда он хнычущим голосом требовал бумажку, чтобы подтереть задницу, а потому вам придется простить меня, если такой образ останется для меня более достоверным, чем образ «величайшего писателя всех времен и народов».
Блуждайте, неситесь, учите языки, болтайте со всеми по дороге, читайте объявления, заглядывайте в окна, пролезайте в дыры в заборах, ходите по щиколотку в грязи (как я в Колумбии). Днем живите, по вечерам записывайте. Ну а что недоувидели, придумывайте.
Раньше я писала о том, как найти любовь. Теперь хочу написать, что происходит, когда ты ее нашел.
У Достоевского есть вещи, которым веришь и которым не веришь, но есть и такие правдивые, что, читая их, чувствуешь, как меняешься сам, — слабость и безумие, порок и святость, одержимость азарта становились реальностью, как становились реальностью пейзажи и дороги Тургенева и передвижение войск, театр военных действий, офицеры, солдаты и сражения у Толстого.
Писатель — это то, что он пишет, и он становится тем, о ком пишет. Именно поэтому я избегаю писать книги, в которых зло побеждает добро.
Cлайд с цитатой