Кто мы с тобою здесь на самом деле?
Один вопрос, и лишь один ответ:
Mon chere amie, мы здесь с тобой Мишели,
Здесь нет Отечества и отчеств тоже нет.
Не привыкать до первой крови драться,
Когда пробьют в последний раз часы...
Но, господа, как хочется стреляться
Среди берёзок средней полосы.
Фары сквозь снег горят, светят в открытый рот,
Ссохшийся Ленинград... Корочки хлебной ждет!...
Вспомни-ка простор шумных площадей,
Там теперь не то — съели сизарей...
Там теперь не смех, не столичный сброд -
По стене на снег падает народ -
Голод...
И то там, то тут в саночках везут,
Голых...
Две пары честных глаз, как будто в первый раз,
Смотрели на меня, не отрываясь.
Я бросил им штаны, сел на пол у стены,
И, улыбнувшись, молвил: «Одевайтесь…»
Огонь в груди горел, но я в упор смотрел,
Как путалась жена в белье знакомом.
Как лучший мой дружок, надеть не мог носок:
Он был в гостях, а я, конечно, дома.
— Да и что это такое — народ? Стадо? Когда далеко, далеко, как фата-моргана, кажется еще летящим тебе навстречу будущим, надеждой, обещанием, но... очнулся, а тебя уже топчут копытами люди, лошади.
— Вдруг ты их чересчур разогнал, этих лошадей надежды? Ты же, брат, сам себя выпустил из бутылки, в которой всю отошедшую жизнь сидел, согнувшись в три погибели. Но ты выпустил еще нечто, показавшееся тебе дымом. А это кони. Просто скачут быстро так, что кажутся дымом. Растопчут.
— А в Иерусалиме не так?
— Там несколько иначе. Выбрался из бутылки и сразу припадаешь к земле: слышишь топот коней, которых еще не впрягли в колесницы, но, главное, слышишь тишину. Особенную. Как исцеление.
Эмигранты внутренние, внешние,
Не зовут нас и не ждут нигде —
Лишь в одном отечестве нездешнем,
На незародившейся звезде.
Ну вот они уже как будто бы в глиже,
И за столом сидим мы, как и прежде.
Стакан я выпил свой, потом налил другой
И речь толкнул: «За дружбу, мол, и нежность».
Довел я их до слез, и корешок завял,
И водку потянул в нутро покорно.
Да только не донес, я свой стакан поднял,
И выплеснул ему в родную морду.
В пальцы свои дышу — не обморозить бы,
Снова к тебе спешу Ладожским озером.
Долго до утра, в тьму зенитки бьют,
И в прожекторах «Юнкерсы» ревут,
Пропастью до дна раскололся лед,
Черная вода, и мотор ревет:
«Вп-р-р-раво!»
Ну, не подведи, ты теперь один,
Правый...
Не повернуть руля, что-то мне муторно,
Близко совсем земля,
Ну что ж ты, полуторка?
Ты глаза закрой, не смотри, браток,
Из кабины кровь, да на колесо — алая...
Их еще несет, а вот сердце — всё,
Встало...
Мозгов в России много, но мозги отсюда сливаются. Потому что мозги никто не уважает. Уважают кулаки здесь.
Многие говорят мне, что быть чужаком — это очень удобно, что чужак видит такие вещи, которые глаз местного просто не замечает. Мне не очень нравится эта мысль. Я чувствую себя чужаком и здесь и там. Я забыл чешский, но так и не выучил английский.
Уезжаете?!
Уезжайте -
За таможни и облака.
От прощальных рукопожатий
Похудела моя рука!
Я не плакальщик и не стража,
И в литавры не стану бить.
Уезжаете?! Воля ваша!
Значит – так по сему и быть!
Cлайд с цитатой