— Кто же мы на самом деле?
— Люди, — сказал я. — Только большинство, похоже, об этом забыли.
— Кто же мы на самом деле?
— Люди, — сказал я. — Только большинство, похоже, об этом забыли.
Ничего нельзя знать наперёд. Смертельно больной человек может пережить здорового. Жизнь – очень странная штука.
— Ты ничуть не изменился, Курт, — сказал я.
— Человек вообще не меняется, — мрачно возразил Лахман. — Когда его совсем прижмёт, он клянётся начать праведную жизнь, но дай ему хоть чуток вздохнуть, и он разом забывает все свои клятвы.
…заключенные стояли в строю голыми. Каждый из них был человеком. Но они давно забыли об этом.
У нас опять мало тепла в наших сердцах для самих себя, у нас, детей смутных времен, столь мало веры в себя — чересчур много храбрости и чересчур мало надежды, и все мы лишь бедные маленькие солдаты, марширующие и не знающие, что есть еще помимо маршей...
Я смахиваю бокал со стола и несусь прочь, прочь – куда? – к людям, к людям, к свету, к свету, – только прочь отсюда; затравленный ноябрьским ужасом, этой туманной могилой безысходности, несусь туда, где свет, шум, люди, где громко звучит музыка и раздается смех, и я пью и пью, пока хмель своими мягкими топориками не сваливает меня с ног…
У нас опять мало тепла в наших сердцах для самих себя, у нас, детей смутных времен, столь мало веры в себя — чересчур много храбрости и чересчур мало надежды, и все мы лишь бедные маленькие солдаты, марширующие и не знающие, что есть еще помимо маршей...
У каждого своя смерть, он должен пережить её в одиночку, и тут никто не в силах ему помочь.
Куда деться от снов и призраков прошлого, которые приходят к тебе незваными гостями?