— Если вы ошибетесь, у него отнимутся руки и ноги.
— Если я ошибусь, он умрет, но твой намек я понял.
— Если вы ошибетесь, у него отнимутся руки и ноги.
— Если я ошибусь, он умрет, но твой намек я понял.
— Сердечный приступ, инсульт, припадки, смерть, или ещё хуже!
— Хуже? Двойная смерть?
Тогда я почувствовала тяжесть всего — тяжесть одиночества, тяжесть всех моих ошибок. В этом было что-то героическое: я поднималась на самый верх с этой тяжкой ношей. Казалось, спрыгнуть с крыши — это единственный способ от нее избавиться, единственный способ заставить ее принести мне пользу, а не вред; я чувствовала такую тяжесть, что долетела бы до земли за мгновение. Я побила бы мировой рекорд по прыганию с многоэтажки.
— Четырнадцатилетняя девочка, приступ за приступом!
— Четырехлетний мальчик. На «ты» со смертью.
— Больной пять лет, как скончался.
— Никто и не говорил, что он жив. А ставить диагноз посмертно куда интересней.
Смерть – это вопиющая ошибка Бога, и каждый день, когда на закате и рассвете алеет небо, это он краснеет со стыда и просит нашего прощения.
Прежде, чем отправить его на смерть, я должен его вылечить. Это только мне кажется странным?