Я натянула на себя одеяло и отвернулась к стенке. Спать не хотелось. Хотелось умереть.
Глупостью гордятся только дураки.
Я натянула на себя одеяло и отвернулась к стенке. Спать не хотелось. Хотелось умереть.
— На войне — настоящая жизнь!
— На войне — настоящая смерть. А жизнь... она там, в городах.
— Какое Рождество? — устало сказал Сергей Иванович. — Война. Не время для праздников.
— Ничего себе! — из толпы выскочила совсем маленькая охля и стала рядом с Главным Птёрком. — А когда время для праздников? Когда и без них весело? Ничего себе!
Война закончится в свой срок — пойдёт её муж воевать или нет. Однако не говорила ничего, только шептала про себя: «Уцелей, мой хороший! Обязательно уцелей!».
Я сегодня специально к врагам сбегала, у них там паника. Они сначала думали, что русские какое-то новое секретное оружие испытывают, блики какие-то непонятные по городу бегают! А потом, когда поняли, что вы трамвай пустили, чуть с катушек не съехали. Один ефрейтор даже плакал: «Мы тут мёрзнем, у нас люди гибнут, а они на седьмом месяце блокады пускают трамвай! О какой победе может идти речь, о какой гибели этого города, если они трамвай пустили?»
Пахло покоем. Пахло полным умиротворением. Весенними листьями и утренней свежестью. Первыми цветами, проталинами, ярким солнцем в безоблачном, ослепительно голубом небе, только что лопнувшими почками, свежим берёзовым соком и ещё чем-то непонятным, но таким удивительным… От этого запаха хотелось бежать, нестись, прыгать, плыть, кричать, совершать подвиги. Хотелось смеяться, танцевать и кричать одновременно…
— Твоя родина — это твоя мама. Вот ее ты и должен защищать! — отрезал дядя Сережа. — На фронте без вас народу хватит, а ваша задача женщинам помогать, когда взрослые мужчины на войну уйдут.
— Женщины, они вообще странные существа. Все бегают чего-то, крутятся... Надеются на что-то...