Буря — самый лучший подарок в моей жизни.
Я бы всё равно разглядел эти глаза, даже без света, даже в кромешной темноте без единого лучика, чтобы осветить свой путь?
Буря — самый лучший подарок в моей жизни.
Я бы всё равно разглядел эти глаза, даже без света, даже в кромешной темноте без единого лучика, чтобы осветить свой путь?
— Хочешь сказать, у меня нет права беспокоиться о тебе?
— Беспокоиться обо мне и ничего мне не говорить — это разные вещи. Я не хочу, чтобы ты меня опекал. Я не хочу легко шагать по жизни под твоей защитой. Я хочу быть с тобой наравне.
Неважно, что это за место, я хочу остаться здесь жить. Чем быть окруженным ложью и глотать банальные слова, я лучше буду жить здесь — даже если это значит бороться…
Инукаши нежно потрепал руку Сиона. Напряжение медленно спало, кровь снова побежала по его венам. Сион закрыл глаза и позволил голове упасть на грудь Инукаши.
Он ощутил почти незаметную выпуклость. В обычной ситуации, он бы подскочил в замешательстве и панике. Но сейчас он почувствовал лишь спокойствие. Рядом было поддерживающее его тело, обнимающие руки, шепчущий ему голос и чужое тепло, утешающее его. Это было бесценное счастье. Разве нет?
— Инукаши... спасибо.
«Но...».
Сион закусил губу.
«Но это не то тепло, которого я жажду. Не то тело, не тот шепот, не те руки».
— Иногда — время от времени — мне кажется, я могу ухватить тебя за хвост. Ухватить кусок твоей настоящей человеческой сущности.
— И иногда ты хочешь меня убить.
— Нет, не в этом дело. Я не хочу тебя убить — скорее... я боюсь.
— Боишься? Ты о чем?
Нэдзуми погрузился в молчание. Его губы слегка шевельнулись.
«Монстр».
— Это ад.
— Это реальность. Это не ад. Это реальный мир, в котором ты жил до сих пор.
Потому что это и значит быть живыми: потеть, когда жарко, плавать, когда грустно, смеяться, когда радостно; идти вниз по улице и взбираться по ступеням. Дни, пролетающие мимо, обычная рутина, — именно они доказывают, что мы живы.
Я очень похож на маму. Мы оба ранимые и не любим часто появляться в обществе. Нас окружают неплохие люди, по крайней мере, ничего плохого про них сказать не могу. Одноклассники, соседи, горожане — все приветливые, умные, воспитанные. Никто не повышал голос, не кричал, никого не оскорбляли и не смотрели косо. Никаких странных личностей или людей не от мира сего. Каждый вёл здоровый образ жизни, и даже слегка полноватые люди, вроде мамы, были редкостью. И в этом стабильном, однородном мирке, с одинаковыми на вид людьми, моя мама растолстела и принялась через слово вставлять фразы: «вломы» и «тоска смертная»; а я заметил, что присутствие других людей начинает и меня раздражать и угнетать.