Я обещала тебе держать тебя за руку. Вот я и держу.
Ты чувствуешь? Я тебя люблю...
Я обещала тебе держать тебя за руку. Вот я и держу.
Ты чувствуешь? Я тебя люблю...
С тем, кто понять умел язык природы,
И в чьей груди таится к ней любовь,
Ведет она всегда живые речи.
Коль весел он — на радости его
Найдется в ней сочувственная радость.
В часы тоски, тяжелых скорбных дум,
Она своей улыбкой тихо — гонит
Печали мрак с поникшего чела.
Живи же так, чтобы в урочный час.
Когда примкнешь ты к длинным караванам,
Идущим в мир теней, в тот мир, где всем
Готов приют, в жилище тихом смерти,
Не походил ты на раба — в тюрьму
Влекомого всесильным властелином;
Чтоб просветлен был дух твой примирением,
Чтоб к гробу ты приблизился, как тот,
Завесу кто, над ложем опустивши,
Идет ко сну, исполнен ясных грез...
— Все закончилось..
— Ничто никогда не заканчивается.. У меня одна просьба. Обещай что выполнишь.
— Обещаю.
— Когда начнется, никаких врачей, никаких скорых. Просто держи меня за руку..
Моя грудь поднималась и опускалась, а всё тело было покрыто мелкими капельками пота, но не исключено, что лорд Алестер и Дарт Вейдер были недалеки от правды. Я-то ведь тем временем уже парила в воздухе крошечной блестящей пылинкой, а моё лицо там внизу невероятно побледнело. Даже губы теперь были серого цвета.
По щекам Гидеона покатились слёзы. От всё ещё изо всех сил прижимал руки к моей ране.
— Останься со мной, Гвенни, останься со мной, — шептал он, и вдруг я перестала всё это видеть и снова почувствовала под собой жёсткий пол, глухую боль в животе и всю тяжесть своего тела. Я хрипло вздохнула, зная, что на следующий вздох сил моих уже не хватит.
Мне хотелось открыть глаза, чтобы последний раз взглянуть на Гидеона, но я не смогла этого сделать.
— Я люблю тебя, Гвенни, пожалуйста, не покидай меня, — сказал Гидеон. Эти слова были последним, что я услышала, прежде чем бездна поглотила меня.
Уехать, уехать, уехать,
Исчезнуть немедля, тотчас,
По мне, хоть навечно, по мне, хоть
В ничто, только скрыться бы с глаз,
Мне лишь бы не слышать, не видеть,
Не знать никого, ничего,
Не мыслю живущих обидеть,
Но как здесь темно и мертво!
Иль попросту жить я устала —
И ждать, и любить не любя...
Все кончено. В мире не стало —
Подумай — не стало тебя.
Любовь умирает. Величайшая трагедия жизни не в том, что люди смертны, а в том, что они не умеют любить.
(Любовь умирает. Величайшая трагедия жизни состоит не в том, что люди гибнут, а в том, что они перестают любить.)
Ингольв здесь, и Снэульв здесь – в числе викингов, разоривших её город, убивших, может быть, Тормода и превративших в рабыню её саму. Снэульв – один из них. У Загляды не укладывалось это в голове, она не могла причислить к врагам человека, который стал её судьбой, которого она вспоминала с такой любовью. Но память же подсказывала то, с чем нельзя было спорить. Снэульву нужен был вожак, с которым он сможет быстро разбогатеть. А кого грабить, им всё равно. Любовь, ставшая самой большой радостью в жизни Загляды, была убита, как ножом в сердце, одним ударом. Снэульв всё равно что умер для неё – уж лучше бы он умер, лучше бы ей плакать над его могилой и продолжать любить его в своём сердце!
Три недели после похорон матери отец непрерывно спал. Иногда, как бы вспоминая, пошатываясь, вставал с постели, и молча пил воду. Что-нибудь для обозначения съедал. Как лунатик или призрак. Но потом натягивал на себя одеяло и продолжал спать. Плотно задвинув ставни, он как заколдованная спящая царевна продолжал спать в
темной комнате с застоявшимся воздухом. И не шевелился. Почти не ворочался во сне и не менял выражение лица. Я начал беспокоиться: часто подходил к отцу, чтобы проверить, не умер ли он. Склонившись над изголовьем, я всматривался, словно впивался в его лицо. Но он не умирал. Он просто спал, как зарытый глубоко в землю камень.
— Я могу сказать только одно, — подняв голову, едва улыбнулся своей мягкой стильной улыбкой Кейси, — умри я сейчас здесь, и никто в мире не уснет из-за меня так крепко.