Он сказал, что читать работу неизвестного школьника то же самое, что читать классическое сочинение умершего поэта.
Все правильно — умершего поэта.
Потому что мы не можем спросить ни того, ни другого о том, что он хотел сказать.
Он сказал, что читать работу неизвестного школьника то же самое, что читать классическое сочинение умершего поэта.
Все правильно — умершего поэта.
Потому что мы не можем спросить ни того, ни другого о том, что он хотел сказать.
Это больше чем просто шрам. Это удар в живот, пощечина, нож, который мне всадили в спину, потому что нет ничего хуже, когда близкий тебе человек — по крайней мере, я так думала — верит не тебе, а слухам, отказывается признавать правду. Джессика, дорогая, мне действительно интересно, притащила ли ты свою задницу на мои похороны? И если да, то заметила ли ты отметину, которую оставила у меня на лбу и в жизни? Нет. Скорее всего, нет.
Потому что многие шрамы нельзя заметить невооруженным взглядом.
Я хотела, чтобы люди мне доверяли, несмотря на то, что они обо мне слышали. Более того, я хотела, чтобы они узнали, какая я на самом деле, а не какой меня выставляют другие. Я мечтала, что однажды слухи останутся в прошлом. И если я хотела, чтобы ко мне так относились, значит, мне и самой нужно было попробовать доверять другим, независимо от того, что о них говорят и с кем они дружат.
Мой мир рушился.
Мне были нужны эти послания. Мне нужна была поддержка, которая содержалась в записках.
Вот что мне нравится в поэзии. Чем больше абстракции, тем лучше. Ты никогда не можешь знать наверняка, что хотел сказать поэт. Конечно, у тебя будут мысли на этот счёт, но всегда вероятность, что ты всё не так понял.
Сначала они говорят мечтай масштабно, ставь перед собой высокие цели, а потом запирают нас на 12 лет и рассказывают где нам сидеть, когда можно пописать и как надо думать.