Ты любишь мускулы и клеточки на животе,
Я обожаю твою стройную фигуру.
Мы можем нагло этой ночью быть на высоте,
Я глажу твоё тело и держу тебя за руку.
Ты любишь мускулы и клеточки на животе,
Я обожаю твою стройную фигуру.
Мы можем нагло этой ночью быть на высоте,
Я глажу твоё тело и держу тебя за руку.
Я на тебе помешан, а это первый признак.
Достал бы кисти, нарисовал бы твой портрет,
Прости, но я не художник и кисти тоже нет.
Да, порой я не вижу никого, кроме
Собственной персоны и твоей персоны, но
Пусть проблемы элементами, тоннами
За заборами, где нас нет, мы с тобой далеко.
Я с нетерпением тебя бросаю на кровать.
Я знаю, девочка, ты любишь эту силу.
Губами нежно начинаю тебя раздевать
И лишь тебя одну могу любить красиво.
Благодарю за то, что ты была.
Прости, что привязался, будто ты наркотик.
И хочется спросить, зачем, но скованы слезами скулы.
Сгорая в сумасшествии других ночей,
Я помню, как впервые ко мне прикоснулась
Стрела, оставившая шрамы на сердце, где мы с тобою на грани безумства.
Ты была как будто бы отрывком из детства, где только настоящие чувства.
Разбит о стену мой бокал, и чувства на полу разлиты.
Другой тебе всегда бы потакал,
Но то, что он сказал, уже давно избито.
Можно забить на житуху, по венам двигаться,
Но чувства не видел я круче этой любви к тебе.
А может быть, к примеру, и то, что прежде всего ему самому нужно было как-то оправдаться перед собой, объяснить себе и другим, почему же все-таки так ничего и не получилось у него в обыденной, указанной человеку самой природой жизни, почему он потом до конца своих дней избегал женщин и почему под старость оказался один как перст. Потому, наверное, не получилось ничего, что между ним и ими, этими женщинами, всегда была холодная, непроницаемая стена их равнодушия, их неверия никому, а он был слишком слаб, слишком ненастойчив, чтобы достучаться в конце концов до того сокровенного, что было спрятано, он знал, в самой глубине их сердец.