Много было таких смертей, и, хотя мы знаем о смерти и думаем о ней каждый день, когда неожиданно умирает человек особенный и любимый, трудно, очень трудно, сколько бы других людей ни умирало – хороших, плохих или неизвестных.
Со всеми остальными нами всё будет в порядке, пока бедняки не научатся делать атомные бомбы у себя в подвалах.
Вся улица слева от меня была забита пробкой, и я наблюдал, как люди сидят и терпеливо ждут в своих машинах. Почти в каждой сидели мужчина с женщиной – уставившись прямо перед собой, не разговаривая. Для всех, в конечном итоге, всё упирается в ожидание. Ты всё ждешь и ждешь – больницы, врача, сантехника, психушки, тюрьмы, саму маму-смерть. Сначала сигнал – красный, затем – зеленый. За ожиданием граждане мира едят еду и смотрят телевизор, переживают за свою работу или за ее отсутствие.
Я не хочу ее вернуть, я просто хочу попробовать объяснить, что случилось, чтоб она поняла.
Сначала люди всегда интересны. А потом, позже, медленно, но верно проявляются и все недостатки, и всё безумие. Я становлюсь всё незначительнее для них; они будут значить всё меньше и меньше для меня.
Их нельзя недооценивать, но и в жопу их целовать тоже нельзя. Надо достичь какого — то плацдарма посередине.
– Вы думаете, я привлекательная? – спросила Лайза.
– Да, конечно. Но больше всего мне нравится ваш стиль. В вас есть некая щемящая нота.
– Умеете ввернуть, Чинаски.
– Приходится. Мне почти шестьдесят.
– Больше похоже на сорок, Хэнк.
– Вы тоже умеете вворачивать, Лайза.
– Приходится. Мне тридцать два.
– Рад, что не двадцать два.
– А я рада, что вам не тридцать два.
– Ночь сплошной радости, – сказал я.
В некотором смысле, как бы я ни недолюбливал образование, оно помогает, когда смотришь в меню или ищешь работу — особенно когда смотришь в меню.
Я в этих горах — как в капкане. да ещё с двумя ненормальными бабами. Они отнимают всю радость у ***ли, болтая о ней постоянно. Мне тоже нравится ***стись, но ***ля ведь для меня — не религия. В ней чересчур много смешного и трагичного. Люди вообще толком не понимают, как с ней обращаться, поэтому превратили в игрушку. В игрушку, разрушающую их самих.
Я уже предвидел грядущие проблемы: будучи затворником, я не переносил потока людей. Это не ревность – я просто недолюбливаю людей, толпы, где бы то ни было... Люди меня умаляют, высасывают меня досуха.
«Человечество, ты с самого начала облажалось». Вот мой девиз.
Стюардесса спросила, не хочет ли кто выпить. К тому времени выпить надо было уже всем.
Cлайд с цитатой