Она заговорила голосом, что прозвенел, как сотня крошечных серебряных колокольчиков.
Гладким и темным был ее голос, как ирландский кофе.
Она заговорила голосом, что прозвенел, как сотня крошечных серебряных колокольчиков.
Гладким и темным был ее голос, как ирландский кофе.
— Мальчик, ты невежда, — сказала мисс Люпеску. — Это плохо. Причём тебя устраивает, что ты невежда, а это гораздо хуже.
В том году зима застряла над фьордом, как инвалид, не желавший отдать концы.
Голос — это самая ревнивая женщина в мире. Она живёт с тобой, здесь; ты должен очень хорошо с ней обращаться, должен баловать её, должен быть очень нежным.
Я многому научился на кладбище. Я умею блёкнуть и ходить по снам. Знаю, как открывается упырья дверь и как называются созвездия. Но там, снаружи, целый мир: море, острова, кораблекрушения и поросята. То есть всё, чего я не знаю.
Лил дождь, и мир растёкся на отражения в лужах.
Люди стремятся забыть невозможное. Так мир кажется им безопаснее.
Люди думают, что будут счастливы, если переедут в другое место, а потом понимают: куда бы ты ни поехал, ты берёшь с собой себя.
Никт вздрогнул. Ему захотелось обнять опекуна, прошептать, что он его никогда не бросит, но обнять Сайлеса казалось не проще, чем поймать лунный луч, — не потому, что опекун бестелесный, а потому, что это было бы неправильно. Есть те, кого можно обнимать. — Сайлеса нельзя.
Между «сейчас» и «потом» — целая Жизнь.