Эрих Мария Ремарк. Три товарища

Другие цитаты по теме

Одевался я медленно. Это позволяло мне ощутить воскресенье.

— Сколько я могу ему уступить?

— Крайняя уступка – две тысячи. Самая крайняя – две тысячи двести. Если нельзя будет никак иначе – две тысячи пятьсот. Если ты увидишь, что перед тобой сумасшедший, – две шестьсот. Но тогда скажи, что мы будем проклинать его веки вечные.

Самая тяжёлая болезнь мира — мышление! Она неизлечима.

Остаться без работы в сорок пять лет — значит уже нигде не устроиться.

Человек чувствует себя виноватым перед ближним — вот и вся почтительность. Хочет оправдаться за то, что причинил или хотел причинить покойнику при его жизни...

Почтительность! Человек вспоминает о скудном запасце своих добродетелей тогда, когда уже поздно. И приходит в умиление, думая о том, каким он мог быть благородным, и считает себя воплощенной порядочностью.

— Боюсь, кафе везде одинаковы.

— Если они пустые, они уже лучше. А здесь какой-то дьявольский притон, в нем можно нажить комплекс неполноценности.

А если вечно думать только о грустных вещах, то никто на свете не будет иметь права смеяться…

В конце концов люди всегда возвращаются обратно.

Она умерла в последний час ночи, до рассвета. Она умирала тяжко и мучительно, и никто не мог ей помочь. Крепко держа меня за руку, она уже не знала, что я с ней.

Потом кто-то сказал:

— Она мертва.

— Нет, — возразил я. — Она еще не мертва. Она ещё крепко держит меня за руку.

Свет. Невыносимо яркий свет. И люди. И врач. Я медленно разжал пальцы. Её рука упала. И кровь. И её лицо, искажённое удушьем. Полные муки, остекленевшие глаза. Шелковистые каштановые волосы.

— Пат, — сказал я. — Пат.

И впервые она мне не ответила.