Вас увозят, вы едете! Да тепеть лучше бы сердце они из груди моей вырвали, чем вас у меня!
Вас увозят, вы едете! Да тепеть лучше бы сердце они из груди моей вырвали, чем вас у меня!
Вас увозят, вы едете! Да тепеть лучше бы сердце они из груди моей вырвали, чем вас у меня!
Вас увозят, вы едете! Да тепеть лучше бы сердце они из груди моей вырвали, чем вас у меня!
Ну, так я и осознаю теперь, что я нужен, что я необходим и что нечего вздором человека с толка сбивать. Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли! Да крыса-то эта нужна, да крыса-то пользу приносит, да за крысу-то эту держатся, да крысе-то этой награждение выходит, — вот она крыса какая!
Это какая-то дрянь, а не люди, просто дрянь; так себе, только числятся, а на деле их нет, и в этом я уверен.
Иногда и поклон лишний и унижение изъявляешь, не от чего иного как от припадка доброты душевной и от излишней мягкости сердца.
Нарочно разглядывал к чему бы мыслям прилепиться, развлечься, приободриться: да нет — ни одной мысли ни к чему не мог.
... Случается же так, что живешь, а не знаешь, что под боком там у тебя книжка есть, где вся-то жизнь твоя как по пальцам разложена. Да и что самому прежде невдогад было, так вот здесь, как начнешь читать в такой книжке, так сам все помаленьку и припомнишь, и разыщешь, и разгадаешь.
Если принимать всё чужое так к сердцу и если так сильно всему сочувствовать, то, право, есть отчего быть несчастнейшим человеком.
Воспоминания, радостные ли, горькие ли, всегда мучительны; по крайней мере так у меня; но и мучение это сладостно. И когда сердцу становится тяжело, больно, томительно, грустно, тогда воспоминания свежат и живят его, как капли росы в влажный вечер, после жаркого дня, свежат и живят бедный, чахлый цветок, сгоревший от зноя дневного.