Если вся жизнь прошла во лжи, надо и умереть с ней.
Уж лучше я помру с верой в ложь, чем буду жить, не веря ни во что.
Если вся жизнь прошла во лжи, надо и умереть с ней.
Умереть — это слово не значило ничего, оно не вызывало никакой картины перед глазами и не внушало страха. Но жить — это значило нива, колеблющаяся под ветром на склоне холма. Жить — значило ястреб в небе. Жить — значило глиняный кувшин с водой после молотьбы, когда на гумне стоит пыль и мякина разлетается во все стороны. Жить — значило крутые лошадиные бока, сжатые шенкелями, и карабин поперек седла, и холм, и долина, и река, и деревья вдоль берега, и дальний конец долины, и горы позади.
— А что будет, когда я умру?
— Тогда не будет тебя.
— Но я не хочу умирать.
— Тогда живи, пока живется. Смотри, слушай и запоминай.
Разве это её вина, что он пришёл к ней уже конченым. Откуда женщине знать, что за словами, которые говорятся ей, ничего нет, что говоришь просто в силу привычки и ради собственного спокойствия. Когда он перестал придавать значение своим словам, его ложь имела больше успеха у женщин, чем правда.
Он вспомнил, как однажды поймал на крючок самку марлина. Самец всегда подпускает самку к пище первую, и, попавшись на крючок, самка со страха вступила в яростную, отчаянную борьбу, которая быстро ее изнурила, а самец, ни на шаг не отставая от нее, плавал и кружил вместе с ней по поверхности моря. Он плыл так близко, что старик боялся, как бы он не перерезал лесу хвостом, острым, как серп, и почти такой же формы. Когда старик зацепил самку багром и стукнул ее дубинкой, придерживая острую, как рапира, пасть с шершавыми краями, когда он бил ее дубинкой по черепу до тех пор, пока цвет ее не стал похож на цвет амальгамы, которой покрывают оборотную сторону зеркала, и когда потом он с помощью мальчика втаскивал ее в лодку, самец оставался рядом. Потом, когда старик стал сматывать лесу и готовить гарпун, самец высоко подпрыгнул в воздух возле лодки, чтобы поглядеть, что стало с его подругой, а затем ушел глубоко в воду, раскинув светло-сиреневые крылья грудных плавников, и широкие сиреневые полосы у него на спине были ясно видны. Старик не мог забыть, какой он был красивый. И он не покинул свою подругу до конца.
Главное, пусть они поверят в себя и станут беспомощными, как дети. Потому что слабость велика, а сила ничтожна.
Когда человек рождается, он слаб и гибок, а когда умирает — он крепок и черств.
Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко — оно умирает.
Черствость и сила — спутники смерти.
Слабость и гибкость — выражают свежесть бытия.
Поэтому что отвердело, то не победит.
Мастер сказал:
— Когда ребенок находится в чреве матери, он молчит. Затем он появляется на свет — и говорит, говорит, говорит, пока однажды не оказывается в чреве земли. Тогда человек вновь умолкает.
Поймай эту тишину — она была в материнском лоне, она будет в лоне земли, и даже сейчас она определяет тот шум, который именуется жизнью.
Эта тишина — твое глубочайшее естество.
Ни одна жизнь не заслуживает того, чтобы отбрасывать ее со словами: «Мне все равно, когда я умру».