Истина здесь: на земле,
но никто не осмеливается её поднять.
Истина валяется на улице.
Но никто её себе не берёт.
Истина здесь: на земле,
но никто не осмеливается её поднять.
Истина валяется на улице.
Но никто её себе не берёт.
Я лежу на кровати, раскинув руки.
Я — якорь, который зарылся как следует и
удерживает громадную тень, она там наверху плывёт,
великое неизвестное, часть которого я сам и которое наверняка важнее меня.
Я — старое дерево с увядшей листвой, которая всё ещё висит и не может упасть на землю.
Ты всегда чувствуешь себя моложе своих лет. Я храню в себе мои прежние лица, как дерево — годовые кольца. Это сумма того, что составляет моё «я». В зеркале отражается только моё последнее лицо, я же знаю все свои прежние.
Из домашней жизни я не мог извлечь никаких уроков. Особых скандалов не происходило, ни тебе спектаклей, ни орущего отца.
В школе имелись холерические дивы, которые могли основную часть урока посвящать возведению башни истерического негодования, всё для того, чтобы оттуда изливать чаши своего гнева.
Время — это не прямая линия, скорее, лабиринт, и если в правильном месте прижаться ухом к стене, можно услышать торопливые шаги и голоса, можно услышать по ту сторону самого себя, проходящего мимо.
В школе имелись холерические дивы, которые могли основную часть урока посвящать возведению башни истерического негодования, всё для того, чтобы оттуда изливать чаши своего гнева.
Время — это не прямая линия, скорее, лабиринт, и если в правильном месте прижаться ухом к стене, можно услышать торопливые шаги и голоса, можно услышать по ту сторону самого себя, проходящего мимо.
Моей путеводной звездой действительно была истина, следуя за нею, я имел право думать прежде всего только о своем одобрении, я совершенно отвернулся от века, который глубоко пал по отношению ко всем высшим стремлениям духа, и от деморализованной, за редким исключением, национальной литературы, в которой искусство связывать высокие слова с низменными побуждениями достигло своего апогея.