Он начатую борозду повел
До неба самого от очага в деревне;
Когда посмотришь, кажется, что вол
Его – из камня, он – из бронзы древней.
Он начатую борозду повел
До неба самого от очага в деревне;
Когда посмотришь, кажется, что вол
Его – из камня, он – из бронзы древней.
Когда стихии запредельной
Тебя касается крыло,
Прижми покрепче крест нательный,
Чтоб было на сердце светло.
Прислушайся к далеким зовам! —
Ребенка так не кличет мать!
И оглянись: а ты готова
На это слово отвечать.
Я об одном молю: в сознаньи
Позволь мне встретить смерть мою,
Чтоб вздох последний покаянья
Стал первым вздохом в том краю.
Не так ли Церковь в муке и паденьи
Касается Его пречистых ног,
И слезы льет, и молит о прощеньи,
И сознает недуг свой и порок.
И вновь встает она в одежде света,
Очищена, омыта, прощена,
О, наша Церковь, вся в лучах рассвета,
Невеста Слова, вечная Жена!
О, если к подвигу душа тебя зовёт,
Твой подвиг здесь — чуть видный переход
Над пропастью хулы и отрицанья
И чистая звезда самопознанья.
Нет пламени пылающих костров.
Но пламя есть тебя клеймящих слов,
И холод незаслуженный глумленья —
Страданье детское и взрослое терпенье
Не отрекись! — Вот подвиг наших дней
И свет, и путь простой души твоей.
... она поцеловала Валькура в лоб робко и быстро, так, что ему показалось, будто его овеяло теплым дыханием или рядом пролетела ласточка.
Знаю,
каждый за женщину платит.
Ничего,
если пока
тебя вместо шика парижских платьев
одену в дым табака.
О нет, не в теле — жизнь, а в этих милых
Устах, глазах и пальцах дорогих;
В них Жизнь являет славу дней своих,
Отодвигая мрак и плен могилы.
Я без нее — добыча тех унылых
Воспоминаний и укоров злых,
Что оживают в смертных вздохах — в них,
Часами длясь, пока уходят силы.
Но и тогда есть локон у груди,
Припрятанный — последний дар любимой,
Что разжигает жар, в крови таимый,
И жизнь бежит скорее, и среди
Летящих дней вкруг ночи неизменной
Сияет локон красотой нетленной.
Свет из-под оранжевого абажура рисует её силуэт, примятая подушка как холст. Она читает и улыбается, о чём-то своём. Плюшевый пёс с живыми глазами и красным языком улыбается у неё на коленях. Шотландский плед небрежно кутает стопы. Ей хорошо. В левой руке у неё яблоко, а правая – придерживает страницу. Прядь волос прикрывает один глаз, но я вижу его небесную бирюзу. Вот она отрывает взгляд от книги. Теперь она улыбается мне, и мир из гармоничного становится небесным, потому что я вижу её глаза, лучистые, улыбающиеся. Это – её мир, это она. Слова пропадают.
– Привет, – говорю я ей.
– Привет, – улыбается она.