... я лгал каждым своим словом — лгал не в фактах, а в акцентах и эмоциональной окраске, в целях и намерениях.
... Коллеги посмотрели на меня, как коровы на проезжающий мимо поезд, и вернулись к разговору о гольфе.
... я лгал каждым своим словом — лгал не в фактах, а в акцентах и эмоциональной окраске, в целях и намерениях.
... Коллеги посмотрели на меня, как коровы на проезжающий мимо поезд, и вернулись к разговору о гольфе.
Возможно, всему виной моя скука. Скуки, подобно армейской, я не испытывал ни до, ни после, она тяжелым свинцом наливала каждую клеточку моего тела. Обычно скука ассоциируется с бездельем, но тут был совершенно другой случай, ведь пехотинец, проходящий боевую подготовку, не знает покоя с утра до позднего вечера, а затем спит как убитый. Ту скуку, о которой я говорю, порождала отрезанность от всего, что украшает жизнь, или возбуждает любопытство, или расширяет горизонты восприятия. Это была скука выполнения бесконечных задач, ничего не дающих ни уму, ни сердцу, скука приобретения навыков, без которых ты бы с радостью обошелся. Я научился шагать в ногу и поворачивать по команде, научился стрелять и держать себя в опрятном (по армейским стандартам) виде, в частности — заправлять койку, чистить сапоги, до блеска надраивать пуговицы и накручивать себе на ноги длинные полосы толстой, навозного цвета ткани, и все это — единственным положенным образом. Я научился все это делать, и даже делать хорошо, хотя и не видел в том особого смысла.
Когда человеку крупно не везёт, он способен поглотить немыслимое количество кофе и пончиков.
Как ни странно, именно это невежество и придавало его личности особую, неповторимую яркость — вернее, даже не невежество, а отсутствие стандартного набора поверхностных знаний, которые позволили бы ему занять своё заурядное место в среде заурядных людей.
Для него вся реальность жизни лежала во внешних вещах, для меня же не было иной реальности, чем реальность духа — разума, как я думал в то время, не успев ещё осознать, каким грубым насмешником и жестоким хозяином может быть интеллект.
Я и сам был мальчишкой, а потому знаю, что он такое, — либо дурак, либо мужчина, задыхающийся в детской оболочке и рвущийся наружу.
Бой был гением, то есть человеком, способным великолепно, без малейших усилий делать то, для чего большинству людей требуется предельное напряжение. Он гениально делал деньги, такие люди рождаются ничуть не чаще больших художников и поэтов.
В их головах просто не укладывалось, что человек, читающий Новый Завет, отнюдь не обязан быть блаженненьким, что его характер может иметь и другую, вроде бы совсем противоположную грань. Мне кажется, что я всегда считал самоочевидным, что каждый человек имеет по крайней мере две — если не двадцать две — грани, во всяком случае не помню, когда я думал иначе. Их удивление — вот что меня удивило. Мамочки! Люди совсем не понимают других людей, даже не пытаются понять, ну, как это тебе?
— Если ты не поспешишь и не покажешь жизни, чего ты хочешь, — сказал он как-то, — жизнь сама и очень скоро определит, что ты получишь.