— Аттикус, — угрюмо сказал Джим. Аттикус приостановился в дверях.
— Что, сын?
— Что же они сделали, как они могли?
— Не знаю как, но смогли. Они делали так прежде и сделают еще не раз, и плачут при этом, видно, одни только дети. Спокойной ночи.
— Конец света! Аттикус, что делать?!
Я потащила его к окну.
— Это не конец света, — сказал Аттикус. — Это идет снег.
— Понимаешь, малышка, если кто-то называет тебя словом, которое ему кажется бранным, это вовсе не оскорбление. Это не обидно, а только показывает, какой этот человек жалкий. Так что не огорчайся, когда миссис Дюбоз бранится. У неё довольно своих несчастий.
Джим очень старается что-то забыть, но забыть он не сможет, он может только до поры до времени об этом не думать. А немного погодя он опять сможет об этом думать — и тогда во всем сам разберется. И тогда он опять станет самим собой.
— Ну, ну, Глазастик! — шепнул он. — Не обращай на неё внимания, знай держи голову выше и будь джентльменом.
Я хотел, чтобы ты кое-что в ней понял, хотел, чтобы ты увидел подлинное мужество, а не воображал, будто мужество — это когда у человека в руках ружье.
— Сядь поближе, — сказала Джиму миссис Дюбоз. — Вот тут, возле кровати.
Мы придвинулись ближе. Никогда еще я не видела ее так близко, и больше всего на свете мне хотелось отодвинуться.
Пока я не испугалась, что мне это запретят, я вовсе не любила читать. Дышать ведь не любишь, а попробуй не дышать…
Cлайд с цитатой