Кто растоптан дома, кто унижен,
И среди могильной тишины
На нью-йоркских кладбищах, в Париже,
Спят твои великие сыны.
Изредка покой земной нарушив,
Слышат здесь туристы иногда,
Как кричат их раненые души,
Русскими оставшись навсегда.
Кто растоптан дома, кто унижен,
И среди могильной тишины
На нью-йоркских кладбищах, в Париже,
Спят твои великие сыны.
Изредка покой земной нарушив,
Слышат здесь туристы иногда,
Как кричат их раненые души,
Русскими оставшись навсегда.
Чудовищный выбор. Но мне кажется, точный, хотя и суровый, ответ дал Василий Розанов. Когда мать чистая, в порядке, здоровая — её легко любить. Пьяную, грязную, избитую — очень трудно. И Россию так же. Но именно в сложное время, когда «раздрызг», расшатанность, непонятность, надо любить больше, отдавать все силы и время. Но мне кажется, что сегодня мы не в том состоянии растерзанности, в каком были в 90-е. Всё-таки есть позитивные перемены. Мой король Беранже говорит: «Заметила ли ты, что просыпаешься каждый день? Какое счастье просыпаться ежедневно! Мы же этого не замечаем. Ты дышишь и никогда не задумаешься. Всегда помни об этом».
При желании можно выклянчить все: деньги, славу, власть, но только не Родину, господа! Особенно такую, как моя. Россия не вмещается, не вмещается в шляпу, господа нищие!
Я люблю свою Родину, ё-моё!
А кого же ещё, если не её…
И мобили «Ё», и дороги «Ё»
Что-то есть в ней такое… совсем своё!
Можно и про поля, да про тополя
Это дело не хитрое, вуаля!
Я бы точно смог, только точит тля,
Заставляя меня начинать с нуля!
После Гоголя, Некрасова и Щедрина совершенно невозможен никакой энтузиазм в России. Мог быть только энтузиазм к разрушению России. Да, если вы станете, захлёбываясь в восторге, цитировать на каждом шагу гнусные типы и прибауточки Щедрина и ругать каждого служащего человека на Руси, в родине, — да и всей ей предрекать провал и проклятие на каждом месте и в каждом часе, то вас тогда назовут «идеалистом-писателем», который пишет «кровью сердца и соком нервов»... Что делать в этом бедламе, как не... скрестив руки — смотреть и ждать.
По данным Всемирной организации здравоохранения по общему показателю суицидов Россия занимает третье место в мире, двадцать шесть с половиной случаев на сто тысяч человек. Выше нас только две африканские страны — Гайана и Лесото. Что же касается самоубийств среди мужчин, то здесь Россия — в лидерах, занимает первую позицию, более сорока восьми случаев на сто тысяч населения. По моему́ мнению — это самая настоящая национальная трагедия. Наша страна теряет свою сильную половину. К проблемам алкоголизма, к проблемам наркомании, добавилась не менее, а может быть гораздо более опасная проблема — это, простите, «замордованность» российских мужиков. Именно безнадёга, помноженная на нищету и неуверенность в завтрашнем дне, становится причинами, когда человек доходит до крайней черты. Напомню, по заверению социологов, достаточно трёх лет, всего трёх лет нищеты, чтобы человек потерял всякие стимулы пытаться выбраться из западни, в которую он попал.
У нас хорошо с политической волей, у нас с руками плохо. У нас рук нету для того, чтобы её выполнить. У нас, к сожалению, с момента произнесения исторической фразы генералом Калединым: «Господа, говорите меньше, от болтовни Россия погибла...», у нас мало что меняется. Мы все можем произносить монологи, мы исходим словесами, мы дальше не можем сделать шаг.
Поля продают,
Дома продают,
Пьют вино беспробудно...
Так гибнут люди в деревне моей.
Что же сердце тянется к ним?
Вот всякая эта молодежь прогрессивная, которая гудит, все требует демократии, того, сего. Спаси, Господи, и помилуй! Вы представляете, что у нас будет, если у нас вдруг демократия появится. Ведь это же будет засилье самых подонков демагогических! Прикончат, какие бы то ни было, разумные способы хозяйствования, разграбят все, что можно, а потом распродадут Россию по частям.
Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была — эпоха, «два или три века». Здесь — три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего.