— (...) Знаешь, как мне страшно?
— Почему страшно? — удивляюсь.
— Потому что ты изменился (...) И я изменилась. А хочется, чтоб всё стало как раньше.
Нужно рассортировать кашу, до краёв заполнившую мою большую тяжёлую чугунную голову, разобрать её по зернышку: рис направо, овёс налево, просо в центре, шелуху в окно.
Разум мой в смятении, он робко сообщает мне, своему господину и повелителю, что никогда прежде я не был столь прекрасно подготовлен к примерке смирительной рубашки.
– Я от бабушки ушёл, — говорю тихонько. – И от дедушки ушёл. Я от зайца ушёл и от волка ушёл… От кого там ещё положено уходить? Ушёл! И куда пришёл? А вот непонятно. И, в общем, не важно, потому что и отсюда скоро придётся уходить.
В сущности, игра — это добровольное наложение на себя немыслимых, зачастую нелепых ограничений.
Знаете, ведь человек, который сражался со смертью и выжил, может противостоять чему угодно. Вообще чему угодно, потому что смерть — самый сильный из возможных противников... Вы согласны?
— С тобой случалось что-нибудь такое, ну знаешь, раньше ты думал о мире по-другому, а теперь что-то случилось и ты проснулся другим? Вдруг перестал понимать, что важно, а что нет. Думаешь, зачем вообще вставать, одеваться, думать то же, что и обычно... Прости, я глупости говорю.
— Нет. Ничего.
— Мне страшно. Мне страшно все время. Я изменилась и не знаю, как все вернуть...
— А может и не нужно? Может, надо научиться жить с тем, что есть?
— То есть тяжелый характер, скверное настроение и страх перед всем, что шевелится, — это и есть проявления жизни?
— Совершенно верно, — обрадовался он. — Это и есть проявления жизни, лучше и не скажешь.
Этот город больше, чем реальность, но меньше, чем сон, потому что это чужой сон, улыбка Альмутасима, свет в середине тоннеля, до конца которого еще никто не добирался живым...
Почти всякое человеческое сердце хоть однажды, да заходилось истошным воем по несбывшемуся.
Cлайд с цитатой