Я прощала ей, что она голодает до полусмерти, но я не могла простить, что она об этом рассказывает.
Каждая жилка моего тела дрожала — и эта дрожь была явно не эротического свойства.
Я прощала ей, что она голодает до полусмерти, но я не могла простить, что она об этом рассказывает.
Вряд ли на этот скудный скарб вообще стоило наклеивать ярлыки, но тут уж во мне заговорила секретарша.
Тут привычно заверещал будильник. Ага! Так я, значит, ещё вчера помнила, что мне сегодня переезжать. Это подтверждало, что я ещё не совсем свихнулась. Что ж, всё-таки утешение.
Вылезать из постели было, пожалуй, даже тяжелее, чем в будни, хотя тогда мне приходилось это делать на несколько часов раньше. Тело бунтовало и всячески старалось напомнить о необходимости восполнить пресловутый «дефицит сна» (знаем из курса психологии), но я рывком подняла его с постели.
Иногда она звонила мне и спрашивала, где ее кофе, ее обед, где ее особая паста для чувствительной эмали зубов, – было приятно узнать, что хотя бы ее зубы обладают чувствительностью, – когда я даже еще не вышла из здания.
Я согласилась, и это был первый из тысяч, миллионов случаев, когда я соглашалась с любыми её словами для того только, чтобы она замолчала.